Эдгар Пенгборн: Дэви

Я взглянул на рапиру:

— Этим?

Вопрос был ему явно неприятен. Майкл покачал головой и отвел свой пронзительный взгляд:

— Нет, не думаю, что смог бы сделать это с тобой. Если бы была опасность, что ты меня выдашь, думаю, я бы исчез — взяв тебя с собой, до тех пор, пока бы мы не оказались на безопасном расстоянии. Но я не вижу такой опасности. Я думаю, ты сам еретик. Ты веришь в то, что Бог создал мир для человека?

— Уже очень долгое время, — сказал я, — я не верю в Бога вообще.

— И это не пугает тебя?

— Нет.

— Ты нравишься мне, Дэви.

В ту ночь мы проговорили, наверное, часа два. Вся моя жизнь превратилась в слова, потому что он убедил меня, что хочет знать о ней, убедил меня, что это важно для него — как личная вещь, а не только потому, что мы были единомышленниками и путешествовали по одной дороге. В прошлом только Сэм и мамочка Лора (и в очень далеком прошлом, пусть и на другом уровне, маленькая Кэрон, которая, наверное, мертва) заставляли меня почувствовать, что мои слова важны, а мои дела по-своему представляют собой кусочек истории. Теперь же внимание и понимание исходили от человека моего возраста; от человека, явно поучившегося и имеющего манеры, сравнимые или даже лучшие, чем у мамочки Лоры; от человека, бывшего, как и я, авантюристом, занятым опасной работой, которая запалила огонь моего собственного честолюбия.

Я рассказал Майклу про свои мечты о путешествиях, как в давние времена думал, что обязательно увижу, каким образом солнце зажигается перед началом нового дня.

— Есть еще много огней, которые надо зажечь, — сказал Майкл. — В некоторых отношениях они меньше, чем солнце, но в остальных — ничуть. Огни в человеческих умах и сердцах…

Да, в те дни он считал, что нужна революция. Здесь, на острове Неонархей, я, разумеется, никогда ни в чем не был уверен настолько, насколько, полагаю, мы должны быть в чем угодно уверены в восемнадцать.

Внимание и понимание… Эх, взросление — это вообще в известной мере непрерывный ряд пониманий. А старение — это непрерывный ряд прощаний. Последнее сказал капитан Барр, совсем недавно.

В ту первую ночь, когда вся гостиница давно храпела, Майкл не рассказал мне в ответ свою историю. Кое-что он не мог рассказать, пока не узнает меня получше, а кое-что — не нарушив своей клятвы члена Общества Еретиков. Но он мог рассказать, что такое общество существует в Нуине и начинает распространять влияние за границы Нуина. Но он мог рассказать о своем убеждении, что Церковь не будет править вечно, и возможно даже, ей осталось уже недолго — эх, оптимизм юности!.. А перед тем как уйти, он сказал, что если я хочу, он очень скоро свяжет меня с человеком, который примет меня кандидатом в члены Общества. Они называют это «испытательный срок»… В общем, заинтересован ли я в этом?..

А плавает ли рыба?! Я хотел выскочить из кровати и обнять его, но прежде чем смог исполнить намерение, он извлек из-под рубахи маленькую фляжку и передал мне.

— «Молоко девы Марии», — сказал он. — Его еще иногда называют тростниковый сок… эй, полегче, сучонок, нам должно хватить его на весь путь до Вустера. Теперь спи, Дэви, а утром отправимся в путь с нашим стадом и снова сможем поговорить. Но в следующий раз, если тебе подмигнет еретик, посмотри, нет ли поблизости священника, который может уловить взмах твоих ресниц.

— Ох!

— Нет, не бойся, они ничего не заметили. Но будь осторожен, друг. Только таким образом парни вроде тебя и меня остаются в живых.

Утром отец Мордэн все еще не мог расправиться с первородным грехом, и это, возможно, помешало его внутренностям переварить очень хороший завтрак, потому что лекция на первых двух милях пыльной дороги была прервана внезапной отрыжкой. Отец Блэнд выносил ее, сколько мог, а затем прицепился к теологическому вопросу — я уверен, что только один Бог смог бы оценить его, тем самым дав отцу Мордэну возможность справиться с отрыжкой и переключиться с первых отца и матери на менее опасную тему. Под прикрытием этого пыла и жара мы с Майклом отдалились от всех так, чтобы никто не мог нас услышать, и продолжили ночной разговор.

Казалось, сегодня он был в более созерцательном умонастроении, правда, несколько больше принимая меня за данность. Но все-таки между нами стояло еще множество невысказанных вещей, несмотря на любые соглашения и открытия неожиданной дружбы. Большую часть того утреннего разговора я помню лишь обрывочно, хотя общее ощущение от него все еще остается со мной.,