Григорий Адамов - Победители недр. Рассказы

Володя долго лежал с открытыми глазами. Обрывки воспоминаний всплывали в памяти, проносились беспорядочной чередой и пропадали бесследно. Все эти последние дни ему было как-то не по себе, безотчётно тоскливо. Что-то томило его. Он сам не понимал, чего он хочет, чего ему недостаёт. Может быть, на него так подействовало плохое настроение Никиты Евсеевича, которое он подметил два раза в течение дня? Нина сегодня была какая-то грустная. А Никита Евсеевич теперь часто казался рассеянным. Нет, не рассеянным — каким-то другим, очень серьёзным, озабоченным. Потом выплыли в памяти отец и мать, почему-то с печальными лицами, потом пронеслись неясные обрывки мыслей о нефти, клочки из уроков геологии. Потом всё спуталось и пропало. Володя уснул.

Вдруг резкий голос Мареева раздался возле самого его уха и отчётливо, с потрясающей силой произнёс:

— Вы все наши расчёты опрокинули! Все наши запасы кислорода…

Володя заметался, как подстреленный, с криком вскочил и чуть не вывалился из гамака. Когда испуганная Малевская подбежала к нему, он неподвижно лежал на спине, бледный, с широко раскрытыми глазами.

— Что с тобой, Володюшка? Что случилось?

Он смотрел на неё, ничего не отечая, с трудом приходя в себя.

— Ну, говори же, Володя! Что тебя так испугало?

Тихо, прерывающимся голосом он сказал:

— Это я… это я виноват… что не хватает кислорода…

Малевская вздрогнула от неожиданности. Она мгновенно поняла, что мучило Володю все эти дни, почему он так переменился, почему потерял свою обычную жизнерадостность.

Ей стало страшно, когда она представила себе всё, что пережил мальчик за эти дни. С внезапно вспыхнувшей энергией она заявила:

— Ты говоришь глупости, Володя! Как это тебе пришло в голову?

— Я слышал… Никита Евсеевич сказал…

У Малевской больно сжалось сердце, но она постаралась сказать как можно спокойнее:

— Да ничего подобного, Володя! Никита Евсеевич сомневался, когда мы только выходили из гранита. А теперь мы прошли, и притом с увеличенной быстротой, по десять метров в час, почти половину пути от гранита до поверхности. Каждый час такой скорости увеличивает наш резерв кислорода. Как ты этого не понимаешь? Нашего запаса кислорода хватит не на десять лишних суток, как полагал тогда Никита Евсеевич, а гораздо дольше.

Она говорила спокойно, уверенно, гладя рукой стриженую голову Володи.

От её спокойствия, от тёплой ласки Володя оживал. Каждое её слово вливало в него бодрость, возвращало радость.

— Правда? — спросил он. — Как я рад! А я так боялся…

Потом вдруг с тревогой в голосе добавил:

— А если что-нибудь случится? Задержка или авария?

— Ну, какая может быть задержка! Даже самая серьёзная авария, какая у нас была, задержала нас всего на шесть суток. А у нас запас кислорода не меньше чем на пятнадцать—двадцать суток. Да ещё мои химические материалы. И всего-то нам осталось пути не больше чем на пятнадцать дней. Пустяки, мой дорогой! Успокойся, Володюшка! Спать нужно.

Когда Володя, совсем успокоенный, заснул, Малевская спустилась в нижнюю камеру и рассказала Марееву о происшедшем. Он был чрезвычайно огорчён.

— Я не думал, что он такой впечатлительный. Я должен признаться, в порядке самокритики, что сделал непростительную глупость, заговорив о кислороде в его присутствии. Можно было предвидеть, что он поймёт… Никогда не прощу себе этого!

— Да, Никита. Мне очень жаль, но я тоже ничего не могу придумать для твоего оправдания. Тем более, что для твоих опасений остается всё меньше оснований: впереди всего пятнадцать суток пути.

Внимательно проверяя лёгкость разворачивания нового, только что поставленного на козлы барабана с проводом, Мареев сказал:

— Я очень хотел бы оказаться лжепророком! И дело как будто идёт к этому. Каждый ушедший день вливает в меня новую дозу спокойствия.

— Постарайся передать это спокойствие и Володе, — посоветовала Малевская. Поднимаясь по лестнице в шаровую каюту, она продолжала: — Вообще ты должен с этого момента проявлять как можно больше оптимизма и уверенности.

Мареев поднял голову.

— С вашего разрешения, Нина Алексеевна, я буду оптимистом во всём.

На лестнице уже никого не было. Марееву послышалось тихое:

— Разрешаю…

С минуту он постоял неподвижно, с поднятым кверху лицом. Потом опустил глаза и покачал головой.

— Если бы только не известняки… — проговорил он вполголоса. — Если бы не известняки…

После нефтеносных песчаников снаряд вошёл в слой глинистых сланцев. За ним должны были начаться известняки. По расчётам Мареева, в сланцах снаряду предстояло пройти около шестисот пятидесяти метров. При сохранении скорости в десять метров в час это заняло бы около шестидесяти пяти часов.