Людмила Фатеева - Знай свое место

"Мурку" играли вдохновенно. С душой и огоньком. Старались, как могли. Шура пух от сдерживаемого смеха, глядя на хозяина, никак не дававшего закрыть крышку гроба. Здоровый рыжий мужик бросался к трупику любимца с душераздирающими воплями:

- Солнце мое!!! На кого бросил?!! Мурочка!! Ой, играйте, ребята, играйте, любил он эту песню, - это уже музыкантам, - ой, Мурочка-а-а-а! А-А-А, падлы, У-у-у-рою-у-у-у!!!

Шура любил животных. И ему было даже жаль этого кота, тем более что, судя по фотографии, при жизни это был великолепный представитель генофонда кошачьих. Но когда Шура смотрел на хозяина, срабатывало воображение, не к месту разыгравшееся. Шура ясно представлял, как скорбящий хозяин резко и густо, как-то враз, обрастает шерстью, такой же рыжей, тем более что даже масть менять не надо. И возле гробика появляется увеличенная копия усопшего. В смокинге и с бантиком "Кис-Кис". В Шурином воображении сочетание огненной шерсти и черного фрака давали совершенно потрясающий эффект.

Прощание длилось долго. Шура уже был на последнем издыхании, прекрасно понимая, что за малейшее проявление непочтительности к усопшему, он будет строго наказан. Если вообще жив останется. Но вот мощный поток желающих проститься иссяк. Хозяина все-таки оторвали от покойного. Гробик вынесли. Зал опустел. Тогда-то, вместе с деньгами, каждому музыканту вручили значок с портретом Мура. Значок Шура спрятал в карман, но когда пересчитал сумму, охнул и извлек сувенир на свет божий.

- Ну ты и кадр! - обратился он к портрету. Портрет самодовольно пошевелил усами.

Значок занял почетное место среди ценных памятных сувениров, разгоняя в черные дни тоску и печаль. Но сегодня и он не помог.

Снова явственно нахлынуло ощущение, регулярно посещавшее Шуру вот уже несколько последних дней - сидит он один в огромном пустом безмолвном зале кинотеатра на последнем ряду и смотрит фильм - один-единственный сеанс, специально снятый для одного зрителя каким-то однозначно бездарным режиссером по банально-унылому сценарию. Фильм называется Бег по кругу в тупике. На экране один актер - Шура в роли Шуры. Сюжет простой - сцены из жизни музыканта, из Шуриной жизни.

Ширпотребных песен на потеху потребителям попсы он писать не умел. Нет, Шура не презирал ту конвейерную муть, которая "на ура" фонтанировала в широкие массы восторженных потребителей неиссякаемым потоком. Он считал, что делать эти "пач-пач-пач" и "чап-чап-чап", тоже нужен своего рода талант. И не так страшно, что это не имеет никакого отношения к Музыке по сути своей природы. Раз это производится и поглощается в таком количестве, значит это кому-то зачем-то необходимо. Шура не отказывался иногда подрабатывать сессионным музыкантом и помогал с аранжировками подобной лабуды своим знакомым. В редкие периоды умственного затмения Шура даже испытывал нечто вроде зависти к ним, нашедшим свое место под коварным солнцем шоу-бизнеса, потому как знавшим свой шесток и помнившим свой номер. Шура видел, какой это, тоже нелегкий, хлеб. Просто, Шуре все это было абсолютно не интересно и глубоко скучно. А на студийную запись собственных вещей требовались приличные деньги, которых естественно никогда в его непутевой и бесполезной жизни не было. К тому же, всё Шуре казалось, что написанное им в результате многолетних ночных бдений на кухнях разных квартир и городов, мелко, вычурно, что музыка должна быть другой - проще, добрее, естественнее.

Как в начале того давнего сна, который Шуре когда-то приснился. Самой музыки из сна он вспомнить не мог, но вот ощущение восприятия Настоящей Музыки осталось, и, похоже, стало для Шуры эталоном и мучительным терзанием души навечно. Пусть хотя бы и во сне, но ведь та Музыка - Музыка его разума, всплывшая во сне из глубин подсознательного.

Ко всему прочему, за окном и в мыслях отчетливо запахло скорым приходом новой весны. Уже две недели в голове царил невообразимый раскардаш: носились неуловимые строки, слова рассыпались трухой, не желая складываться в единственно правильные фразы. Знакомое чувство творческих схваток истязало по-садистски. Что-то новое крутилось в голове, а в руки не давалось. Впрочем, Шура и не торопился. Он знал, что рано или поздно тема созреет и воплотится в песню, может, в концепцию целого альбома. Но когда это случится?

На голодный желудок думалось и писалось легче - проверено не на один раз. Но на слегка голодный. А если голодание становилось нормой жизни на несколько дней, творческие мысли расплывались, трансформировались, постепенно обретая форму всевозможных кулинарных изысков. Впрочем, он сейчас с восторгом согласился бы и на бутерброд с ливерной колбасой. Неужели снова придется искать очередного малолетнего балбеса, которому приспичило освоить азы музыкальной грамоты, или идти в кабак к ребятам, чтобы лабать современные варианты "Мурки" и новоиспеченные сочинения русских "шансонье" - "Три аккорда, три аккорда я тебе сыграю гордо".