Абрам Палей - В простор планетный (с иллюстрациями)

Сверху кажется, что невысокие, сильно вытянутые здания висят в воздухе, как бы приподняты над почвой. Как лучи звезды, они исходят из одного центра, расходясь в разные стороны, — все одной длины и на равных расстояниях друг от друга. Их окружает густой хвойный лес. Когда самолет стал медленно опускаться на маленькую лесную поляну, Жан с наслаждением вдохнул запах хвои.

Это был первый созданный человеческими руками сосновый лес на Венере. Но тот, кто без предупреждения увидел бы его впервые, мог подумать, что этим стройным, высоким деревьям лет по сто. А на самом деле прошло всего пять земных лет с тех пор, как привезенные с Земли однокрылые семена легли во взрыхленную и удобренную почву сравнительно спокойной в сейсмическом отношении равнины. Выкачали магму, поставили дома на высоких рессорах.

Изредка здания все же сотрясали мощные подземные толчки, рессоры сжимались и расправлялись, а внутри зданий почти ничего не чувствовалось.

Живя на Земле, Жан не задавал себе вопрос, как ее покрыли богатыми лесами.

Он принимал этот дар не очень отдаленных предков как нечто само собой разумеющееся. Люди обычно живо интересуются тем, что делается в настоящем или намечено сделать в будущем. Но далеко не все задумываются над тем, что застали готовым.

А ведь подавляющая часть земных лесов была создана так, как этот, венерианский. Население Земли слишком долго расточительно обращалось с природой. Множество лесов свели, погубили. Когда был создан Мировой Совет, одним из первых его мероприятий было восстановление лесов. К тому времени уже были найдены сильные стимуляторы роста.

Жан углубился в лес.

Стройные колонны сосен унесли ввысь небольшие редкие вершины — пучки зеленых и желтеющих раздвоенных игл. На желтую бумагу похожа тонкая облупливающаяся кора, у основания стволов она толстая, внутри красная, а снаружи морщинисто-корявая и покрыта, как сединой, светло-серыми наростами. Кое-где вытекает тягучая янтарная смола и падает вниз удлиненными каплями, за которыми тянутся быстро застывающие смоляные нити. Внизу к стволам крепко присосались каменно твердые плоские грибы — наросты. Местами на склонах низеньких холмиков алеют крупные ягоды земляники. Конструкторы леса не забыли и о ней. Почва устлана постоянно осыпающейся желтой хвоей. Повсюду разбросаны миллионы коротких растопыренных шишек. Щебечут, чирикают птицы.

Вдали торопливо стучит дятел. Со стуком, подпрыгнув, упала шишка. Жан поднял голову; шишку сшибла, очевидно, мелькнувшая в вышине рыжеватая белка.

Вот и ручеек бежит. По берегам его пышно разросся низкий папоротник с широкими резными листьями.

Тихо шелестят кроны деревьев.

Жан идет по узкой тропинке. Шуршит сухая хвоя. Он разгребает ее ногами, а под ней желтые грибы — лисички на толстых пузатых ножках. Шляпки у них узкие, почти одной толщины с ножками. А вот затаился большой боровик.

У подножия сосны широкий конус муравейника, сложенный из пожелтевшей хвои.

Рыжеватые насекомые суетятся на нем. Их завезли с Земли.

Жан нагнулся, сорвал крупную ягоду земляники. Она растаяла под языком и оставила чудесный аромат земной ягоды.

Еще не целиком взята в руки планета. Но можно ли теперь допустить хоть долю сомнения? Вся будет в наших руках!

Однако Жан нерадостен. Не веселые обстоятельства привели его — в который уже раз! — в Венерианский филиал Института комплексной медицины. В вестибюле одного из зданий его встретила Ли. Наряду с прибывшими с Земли учеными в филиале работают наиболее опытные врачи Венеры.

— Панаит ждет тебя, — сказала она. Детские черты ее лица были очень серьезны.

— Вс» то же, не так ли? — спросил Жан.

— Почти.

— Почти! Значит, появилась надежда?

— Мы никогда от нее не отказывались.

— Есть ли какой-нибудь новый способ лечения?

Ли чуть замешкалась с ответом:

— Не хочу тебя заранее обнадеживать. Но кое-что испытываем.

— Что, если можно спросить?

— Можно, конечно.

Она еще помолчала.

— Дело это очень сложное. Язык, на котором после травмы заговорил Панаит, как ты уже знаешь, принадлежит давным-давно вымершему индейскому племени.

Прежде всего надо было узнать, почему, забыв все нынешние языки, он вспомнил этот. Изучал ли он его когда-нибудь? Или мы тут имеем дело со своеобразным проявлением родовой памяти?