Бачило Геннадьевич - Настоящик [Сборник рассказов]

– Ничего, – Прокентий отзывается. – Зойка, кидай дрова!

Дым из верхней трубы Машины повалил гуще. Ноги прибавили ходу. А вой-то все яснее – то с Арбата, то с Лубянки, а то прямо спереди, от реки. Но до Кремля мы все-таки добрались. Прошли, как на параде, мимо снежной шапки на месте Мавзолея и через пролом стены – прямо к Станции.

На этом самом месте раньше высокая колокольня стояла, и даже цоколь с воротами, вроде, уцелел, но на нем, будто гриб на ножке, обосновалась теперь хрустальная твердь. Кверху расширялась она до широты необъятной, поглядишь – кажется еще один город, перевернутый, свисает с неба острым шпилем.

Ворота Станции открыты настежь – просторные, хоть тепловоз загоняй. И ходьбы-то до крыльца осталось всего ничего... Но тут они, наконец, появились. Сразу со всех сторон из-за сугробов кинулись лохмари. Бегут, снег взрывают, пасти оскалив.

– Бросайте собак! – кричу бабам. – Живо все в ворота! Прокентий! Прикрывай, мать твою!

И сам – бегом ко входу. А что там внутри – Бог весть...

Бедные наши собачки! Трех упряжек лохмарям на один зуб хватило, даже не остановились – разодрали когтями в клочья, только шерсть полетела. Но тут Машина, наконец, просвистала паром и бахнула. Несколько лохмарей повалились – у кого из груди кол торчит, у кого из шеи, а у кого и между глаз. Вот так! Знай наших!

Помочь Прокентию нечем, копьем лохмарю только нервы щекотать.

– Копейщики! – кричу. – Уходим в нутро! Прокентий! Отступай!

И дальше уж не смотрел – нырнул в ворота.

Оказались мы в зале, а, может, на дне котелка – не разобрать, сплошное сияние кругом, как от начищеной медяшки, потолка нет, но и неба нет, мельтешит что-то вверху. Неужто прямо отсюда – и на другую планету попадают? Но мне и смотреть некогда было. Машина Прокентия, пятясь, тоже сюда прет, а сама все отплевывается от зверья наседающего.

Слышу, Зойка орет изнутри, а за ней и Прокентий:

– Ворота! Ворота закройте!

Как их закрывать-то, умники?! Створки снаружи остались...

– Рычаг у входа! Нажми его!

Смотрю – и правда, есть рычаг! Торчит из стены у самого проема. Да только на пороге уже лохмари – толпой. Теснят Машину, от кольев уворачиваются, вот-вот ворвутся... Эх, была не была!

Но Витька, видно, раньше меня сообразил. Кинулся сломя голову, увернулся от одной туши, в другую копье кинул, подбежал, ухватился за рычаг и... не успел. Лапа с когтями побольше медвежьих ухватила его за шею, рванула – и отлетела головенка витькина, как ниткой пришитая. Повалилось тело безголовое на пол, засучило ногами и затихло. Отмучился Витька-копейщик, какой бы ни был – плохой ли, хороший...

Тут уж меня зло взяло. Ах вы, сволочи! Не будет по-вашему!

И побежал сам, прямо на них. Ну, чего зенки вылупили?! Вот я вас! Однако перед самыми мордами резко бросаюсь в сторону – ох, косточки мои стариковские! – подбегаю к стене и всем телом сверху на рычаг, как на лохмариный загривок – на!

Засверкало тут пуще прежнего, зазвенело, и вижу – порядок! Створки захлопнулись, будто капкан щелкнул!

Перевел я дух, оглянулся на своих, посмотреть, как там у Прокентия дела, да так и застыл.

Прямо надо мной стоит лохмарь, смотрит мне огненными своими глазами в самую душу, уж и лапу занес... но отчего-то не ударил, отступил даже, принюхивается. И что-то вдруг в его глазах меня самого – как полоснет! Хуже, чем когтями. Хочу что-то сказать, и не могу.

И тут – хрясь! Из груди лохмаря появляется острие елового кола. И кровь струей ударила. Упал он, захлебывается, а по полу вокруг него – сияние, как туман серебристый...

– Беги, дед! – орет Прокентий. – Подальше от него, дурак!

А я опускаюсь на колени возле лохмаря и снова в глаза ему заглядываю.

– Как же так, Алёна?

– Глеб... – стонет она, губ не разжимая. Голос у меня в голове раздается. – Откуда ты взялся на этой планете? Ты же остался...

– И ты осталась, Алёнушка, – шепчу. Видно, нет никакой другой планеты...

– Но они сказали, что спасут нас...

– Они и хотели спасти, – слезы мне глаза застилают. А может и не слезы это – туман глаза промывает, и все я теперь вижу и понимаю ясно, как никогда. Лежит передо мной моя Алёна, такая, какой я ее помню. – Они и спасли, но по-своему...

– Глеб... Я только теперь вижу, что это и правда ты... а как же все те... которые вкусные? Ты хочешь сказать... это были люди?!

– Ну что ты, Алёнушка! – шепчу я. – Это был сон.

– Сон... – повторила она. – Тогда ладно... Поцелуй меня, и я проснусь...

Я склонился еще ниже и поцеловал ее в потрескавшиеся губы, пахнущие молоком и малиной.