Александр Маслов: Крылья

«Татьяна, дочка того мещанина хороша собою казалась. И много парней на нее заглядывалось, только она будто нелюдима была – днями пропадала в приказчицком доме или с Пелагеей уходила у горы травы собирать. Как-то, по осени ранней и от чего-то слякотной, ушли они вдвоем, а вернулись лишь под утро дня следующего. Татьяна вся в слезах шла, а бабка-знахарка вокруг нее птицей растрепанной вилась, то шипела, глаза посторонние отводя. Ругани страшной много в мещанском доме случилось…

Летом же Татьяна, разродилась где-то за наделами Горбуновыми. Пелагея снова возле нее крутилась. А когда увидела плод роженицы, то взвыла дико так, что народ со всей округи сбежался. Злыдень какой-то Тимофея мигом известил… Страшное это зрелище было, – Тимофей не в себе волосы клочьями с седой головы рвал, потом схватил вилы и убил дочку прямо на сене том. И Пелагею, говорят, убили. Детеныша же безобразного, как кусок грязи спалили в огне».

Это была странная осень. Середина сентября, но будто что-то тонкое поломалось в небе или самой земле.

Вы слышали когда-нибудь скрипку с надтреснутой декой? Не каждый распознает фальшь в дребезжащем далеко и неуловимо звуке, только некоторые не выносят его, сдавив голову ладонями, кусают губы и даже сходят с ума.

Несколько патронов, что лежали в бардачке «Нивы», напомнили о себе стуком на ухабе, и Шадрин неожиданно решил свернуть к озеру, чтобы пострелять уток. С пол часа он бродил вдоль берега, осматривая прогалины в зарослях камыша, поднимался на глинистую возвышенность, сходившую крутым обрывом, и глядел на неподвижную серую заводь. Было непривычно тихо, словно кто-то остановил стрелки часов, и упало, скатилось в глухую воду время. Молчали лягушки, не шелестели крылья стрекоз, трава под ногами казалась ватной.

– Идем, – Наташа коснулась его плеча. – Скоро вечер. Мы не успеем к матери до темноты. Она, конечно, отпустит Джека, и я не смогу выйти покурить в сад.

– Ты будешь курить в спальне, лежа в постели со мной.

– Да, на той старой скрипучей кровати, – она улыбнулась, прищурившись. – Идем. По-жа-луй-ста.

Беззвучно упали капли дождя, потом повеяло ветром ровным и странным – с запахом теплой земли, кладбища и каких-то отвратительных, сладких, как тление цветов. Шадрин не мог припомнить ничего подобного в этих местах, ни краях самых далеких, куда его заносила жизнь. Это был чужой ветер, похожий на осторожное движение тени, тени неведомого мира, – он почувствовал это кожей, каждым волоском, шевельнувшемся вдруг на теле.

– Что с тобой, Игорь? – Наташа приподнялась, заглядывая в его раскрытые широко на запад глаза.

– Ничего. Идем, – он закинул за плечо двустволку и направился к машине.

Капли дождя падали на землю, плевками стекали вязко с листьев подорожника, чешуек пожухлых цветов, застывали в пыли.

Открыв дверь, Шадрин постоял немного. Сквозь прореху в тучах светило солнце, косо и тускло, будто слабый вскрик. Отблеск его над склонами Кума-Юр чертил ступени – путь к кровавому алтарю, а может другому далекому небу. Здесь же шел дождь.

Дорога скоро размокла, и в глубокой колее, повторявшей изгибы холмов, собрались лужицы, но «Нива» шла уверенно, переваливаясь с боку на бок на колдобинах, не буксуя на крутом подъеме. Дворники размазывали по стеклу мутные потеки и где-то слева проступали очертания леса, призрачные, словно мазки кисти на картине Моне.

Дождь кончился, едва они достигли бетонки, которая тянулась от заброшенного карьера.

– Мужик… Может, до поселка подвезем? – Наташа опустила боковое стекло.

– Пьяный что ли. – Игорь притормозил. До Рудного оставалось километров пятьдесят, и необычно было видеть в этих безлюдных местах человека под вечер. Он стоял, опираясь рукой о ствол низкой ветлы, опустив голову и глядя исподлобья, словно пес на чужаков. Вельветовая куртка его была в грязи, хотя рубашка под ней выглядела свежей и чистой.

– До Рудного подбросить? – Шадрин приоткрыл дверь. – А, приятель? Молчишь чего?

– Не езжайте туда… Никогда… никогда!.. – он шагнул к машине, дернулся вдруг и задышал часто. – Не езжайте! Крылья! А-аууу! Дикие крылья! На все небо!

– Псих! – Наташа тоже вздрогнула – она никогда не видела таких безумных, бешеных глаз, похожих на медные острия.

Она отшатнулась, хватаясь за скользкую ручку стеклоподъемника, а он раскинул руки, выпячивая челюсть с редкими крупными зубами, снова взвыл: – А-аууу! – и тут же прыгнул на капот.