Мария Галина - Берег ночью

Только теперь до меня донеслись звуки — в них не было ничего человеческого. Вой, полный животного ужаса — жалобный, тонкий, скулящий. Мне пришлось сжать голову руками, чтобы эти звуки не разорвали мне череп.

Несколько темных силуэтов метались в дыму, но остальных не было видно — они все были там, в молельном доме…

Кто — то сломя голову, несся мне навстречу, я даже не понял, кто — лица было не различить под слоем копоти. Сначала я решил, что он бежит ко мне, но он, размахивая руками, пронесся мимо — я только и успел разглядеть, как на черном лице блеснули белки вытаращенных глаз.

Из узких окошек под крышей валил дым.

Теперь я уже слышал их — глухой стук; там, внутри, люди метались в дыму, ударялись о стены, но, казалось, они даже и не пытались высадить дверь — удары были беспорядочные, нестройные. Дверь, правда, была заперта, да еще и подперта снаружи тяжелым брусом, но все равно ее можно было высадить, если очень постараться. Просто они очумели.

Я обернулся, ища взглядом Матвея, но его все не было, и я один изо всей силы налег на засов, который неохотно начал выдвигаться из скобы. И вдруг почувствовал на своем плече чью — то руку.

Я думал, Матвей, наконец, добрался до стоянки и придет, наконец — то мне на помощь, но это был отец Лазарь. Стоило мне лишь взглянуть на него, и я понял, что он обезумел не меньше остальных. У него были такие глаза…

— Не мешай нам, — сказал он. — Это наша участь, не твоя! Вот он, удел рода человеческого! Он обречен на гибель, так или иначе!

Я попытался вывернуться, но его пальцы вцепились мне в плечо, точно когти.

— Они спускаются с неба, — сказал он, — и заполняют пустоты. Взгляд их — гибель, голос их — искушение. И люди пойдут за ними, и станут ими, и не бывать им больше людьми вовеки.

Из окошек показались языки пламени.

Я опять в отчаянной попытке ударился о дверь. Она была горячей.

— Оставь их, — сказал он, — пусть лучше погибнут, чем возродятся такими.

Теперь уже обеими руками он схватил меня за плечи и тряхнул — с такой силой, что оторвал от земли.

— И ты тоже, — сказал он, — погляди на себя… ведь ты тоже!

Я вновь попытался освободиться, но он все вопил и тряс меня.

— Кому нужна их мощь? Их могущество? Их бессмертие? Почему ты молчишь?

Почему не хочешь спросить — а что они потребуют взамен? Ты знаешь, что тебе придется им отдать?

Он швырнул меня на землю. Хилый, тщедушный — сейчас он обладал нечеловеческой силой. Я даже не мог защищаться, и только попытался заслониться локтем, когда он слепо и страшно ударил меня в лицо.

Он размахнулся еще раз — я плохо видел, потому что кровь заливала мне глаза, — и вдруг, охнув, упал на землю. Матвей, не церемонясь, ударил его ребром ладони по шее и он теперь хрипел и отдувался, распластавшись рядом со мной.

— Они идут на нас, точно прилив, — пробормотал он, — точно волна из света. Она зальет все, все — ничего не останется…

— Вставай! — заорал мне Матвей, — чего расселся!

И мы вместе налегли на засов. Наконец, он подвинулся в пазах, но нам еще пришлось какое — то время повозиться, прежде, чем мы оттащили брус — вдвоем мы еле управились.

— Как ему это удалось? — удивился я.

— Эта штука может дать силу, — пояснил он, — но это сила безумия. Ты ж сам видел, что вытворяли те, из Голого Лога, когда нажрались этой дряни.

Дверь, наконец, распахнулась — мы еле успели отпрыгнуть в сторону, — и люди, вопя, вывалились наружу. На многих успела загореться одежда, тлели волосы, и теперь они носились и верещали, размахивая руками, точно диковинные огненные птицы, даже не давая себе труда сбить пламя. Кто — то уже добрался до гонга на площади, и беспорядочные удары возвещали о беде — по всем верхним пастбищам, долетая до дальнего побережья.

— Конец общине, — пробормотал Матвей.

Он сидел рядом со мной и со священником, который по — прежнему корчился, лежа на земле и слабо стонал. Потом обернулся ко мне.

— Помоги мне оттащить его, — сказал он. — Крыша горит. Как бы нас не задело.

Я подхватил отца Лазаря подмышки — поднялся ветер и раздувал пламя; оно вот — вот грозило перекинуться на остальные постройки, чудом уцелевшие после того, как содрогнулась земля. Трава на краю поляны была прохладной — мы опустили туда святого отца и уселись сами. Делать, если честно, было нечего — ловить обезумевших людей никто бы не рискнул.

— О чем он тут говорил, Матвей? — спросил я, — Что ему примерещилось?

Тот покачал головой.

— Не знаю… святые отцы видят больше остальных. Может быть, он и впрямь видел что — то… и растолковал это на свой лад. Страшную же смерть сулил он своей пастве.