Сборник - Фантастика, 1966 год. Выпуск 1

– И еще несколько минут Архипов палил лучом, хотя бить было уже некого - звериный поток иссяк. Когда человек сообразил это, он вынужден был присесть в изнеможении. Раскаленный пистолет жег ладонь даже сквозь перчатку. Одежда была мокра от пота.

Но треск в кустах опять заставил его вскочить. Да что же это такое… Он озирался, переполненный самыми дикими догадками. Треск шел неизвестно откуда и не походил на прежний.

В нем была угроза и победная сила, как в скрежете челюстей, перемалывающих добычу. Напрасно, однако, Архипов силился разглядеть причину треска. Пыль. Она висела над полем битвы густым дымным пологом.

Сквозь пыль с трудом пробивался рыжий свет дня, огненными бликами падая на тропинку. Их шевеление чем-то остановило внимание Архипова. В них была странная краснота.

И подвижность.

“Что это значит? Все это? Животные, треск, блики… Хоть бы минуту передышки, чтобы сообразить…” Дымный полог колыхнулся перед ним, видимо, от порыва ветра. Полынья света расширилась и тронула дальний куст.

И куст внезапно охватило пламя! Архипов вскрикнул: куст пылал с оглушительным треском.

И тут Архипов понял все… Сразу, окончательно. Понял и замычал, словно от боли. На него, на сирилл, на все живое шли огонь и дым. Шел треск лесного пожара, от которого должны были спасаться все - и люди и звери. Пожар, только пожар гнал сирилл по тропинке на прямую, слепо, безоглядно, по кратчайшей и удобнейшей дороге, на которой вздумалось оказаться человеку, настолько далекому от жизни леса, что он ничего не понял, не посторонился, не побежал бок о бок с животными, а бездумно рубил своим сверкающим мечом, как будто в эту минуту ему могла грозить опасность большая, чем сгореть заживо.

Как ни страшно было это открытие, Архипова прежде всего охватил стыд, горький и едкий стыд. Устроить такую бойню!

Кромсать на куски тех, кто искал спасения и указывал ему путь к спасению!

Архипов последний раз бросил взгляд на печальный памятник своему высокомерию - груду мертвых тел, к которым уже подбирался огонь. И побежал, отшвырнув тяжелый пистолет. Побежал стремглав - по прямой, кратчайшей дороге, не глядя по сторонам, не рассуждая, готовый грудью снести любое препятствие. Побежал так, как перед этим бежали сириллы.

Профессор, отстукивая каблуками, сбежал по трапу на взлетную полосу и шагнул вслед за рулоном. Ковер неслышно бросился прочь. Бросился, но тут же притормозил, приноравливаясь к скорости, наиболее удобной для человека, отвыкшего от собственного веса.

– Направо, налево, вперед, - диктовал кто-то с диспетчерского пункта, и профессор с удовольствием подчинялся, легко скользя в рассекаемой рулоном толпе.

Приятно быть весомым! Приятно подчиняться! Полтора года он командовал всеми сразу, вспоминая о временах, когда можно было командовать только самим собой. Ах, приятно командовать только самим собой! Вот все встречают его здесь, на Земле. Хотят, чтобы он заговорил, взмахнул рукой. А у него комок в горле. Что сказать? Какую речь? Не расскажешь и не напишешь…

(Видели бы они его лицо тогда. Когда щит гравитонов вздрогнул и прогнулся. И осколки брызнули. Хорошо, что не видели.) Народ встречал профессора глубочайшим молчанием.

– Никаких эмоций! - приказал медицинский консилиум. - Нервы профессора на пределе!

Никто из них, врачей, не знал наверняка, на пределе или как. Последнее время индикатор присылал совсем непонятные графики его состояния. Кривые выписывали лепестки, бутоны, соцветия, а то выходили на идеальное плато, парили, как птицы, над степью. Врачи путались в графиках. Но каждый ставил себя на его место и говорил:

– На пределе!

Да, за полтора года кабинетной работы он привык к абсолютной, вакуумной тищине. Отзвуки земной суеты не проникали в герметично закрытый кабинет, подвешенный в космосе где-то меж Землей и Луною. Оттуда он и руководил всей этой прекрасной, захватывающей и, что греха таить, настолько интеллигентной операцией, что всего несколько интеллигентов Земли решились поднять руку, отвечая на вопрос: “Кто же?” “Берегут, что ли, мои барабанные перепонки? - размышлял профессор, тревожно вглядываясь в молчащую толпу. - Почему молчат?” Конечно, распоряжение бдительных охранников здоровья было излишним. Никакое тысячеустое, стадионное “ура” не могло сейчас перекрыть радостной бури, валами идущей в груди профессора.

Большой Сводный Цветомузыкальный в десятую часть силы наигрывал попурри из протонных маршей. Профессор махнул рукой.