Сборник - Фантастика, 1979 год

– И скажу. Я знаю, что скоро умру, и не думай, что я боюсь смерти. В конце концов, у меня есть все это.

Он обвел рукой комнату.

– А я тоже часть этой комнаты, - вызывающе сказала Дина. - На той стене, кстати, мой портрет. И никуда я отсюда не уйду. Мне здесь нравится. Что, съел?

– Злюка, - сказал Николай. - Я вот пожалуюсь на тебя.

– Попробуй только.

Они еще долго перебрасывались ничего не значащими фразами, как это часто бывает.

– Ну ладно, - решился под конец Николай. - Скажи мне одно: сколько мне осталось жить? Только не придумывай.

– Не знаю, - сказала Дина. - И никто не знает.

– Ну хоть на что я могу рассчитывать? На год? На месяц?

– От недели до года, - четко выговорила Дина. - Ясно? И если ты будешь раскисать, если я услышу от тебя еще подобные слова, то надаю тебе таких пощечин… таких…

И она не выдержала, расплакалась.

Ночью он лежал на спине с открытыми глазами, думал о своей не слишком-то удавшейся жизни и еще о том, что его любимому сну так и не суждено сбыться. Никогда он не полетит над зеленой равниной родной стороны по двум очень простым причинам. Во-первых, потому, что такого не может быть, чтобы человек летал без руля и без ветрил, и во-вторых, потому, что он не бессмертен.

И почему так получилось, что он сам вырастил собстенную смерть, выкормил ее своей кровью, сохранил от холода и жары? Несправедливость этого казалась непостижимой.

Приснился какой-то путаный сон. Отец учил его плавать, и он барахтался в воде, пускал пузыри, но отец снова и снова бросал его в воду и смеялся. А потом оказалось, что это не вода, а бросает его отец с крыши высокого дома и он учится летать. Он кричал, кувыркался в воздухе, и люди шли мимо и вверх не глядели.

Он проснулся весь в поту. Сердце учащенно билось. И он услышал, что Дина тоже не спала, она тихо плакала, отвернувшись к стенке. И ему подумалось, что ее горе должно быть сильнее его страха. Он погладил ее по вздрагивающей спине и сказал: “Не бойся. Все будет хорошо, если я так тебе нужен”. Но она только заплакала еще громче и прижалась к нему, и утро настало для них безрадостное.

Дина ушла на работу, а он так и остался в постели, расслабился, размяк. Не хотелось вставать, умываться, не хотелось есть и спать тоже не хотелось. Он рассеянно осматривал стены с развешанными картинами и этюдами, мольберты, тюбики красок, кисти в стаканах, и ему казалось, что все это напрасно и бессмысленно, что не так уж и велика его власть над превращением красок в новую реальность. И тут его разобрала злость. Почему он, мужчина, должен смиряться перед болью, почему он отдается ей на растерзание? Почему, наконец, он должен склоняться с покорностью фаталиста?

Он подумал о Дине и впервые почувствовал, как дорога ему эта женщина и как все-таки подло, не по-мужски, ведет он себя, а не борется, не ищет выхода. Но как справиться с болью? Как изменить свою судьбу? Злость придала его размышлениям ясность и безжалостность. Только в самом себе можно отыскать точку опоры. Ни в бессильных лекарствах, ни в слабом ноже хирурга нет спасения. Только усилие воли может помочь. Вот если бы…

Когда человек занозит руку, то он вытаскивает занозу другой рукой. Это волевое, направленное усилие. В то же время миллионы лейкоцитов со всего тела, не подчиняясь усилиям и воле человека, собираются в том месте, где проникла заноза, и противостоят чужеродному телу. И если бы человек, таким же волевым усилием, как движением руки, сумеет целеустремленно, сам собой управляя, создать нужные антитела, то, может быть, тогда человек станет полным хозяином самого себя.

…И он снова принялся за работу. Писалось тяжело, мелке дрожала рука, и эта дрожь выводила из себя. Он бросил с размаху кисть. Охряный мазок высветил стену. Вытянул руку перед глазами и долго гневно смотрел на нее, непослушную, словно бы одним взглядом можно было заставить ее не дрожать. Сжал и разжал пальцы. Они подчинялись его воле, но дрожь не зависела от его желания, и тогда, успокаиваясь и сосредоточиваясь, он стал искать в себе те веревочки, дернув за которые можно было бы управлять неуправляемым до сих пор. Первая победа далась нелегко. Он вспотел и, обессиленный, лег на диван передохнуть. Часто билось сердце, его удары отдавались в голове, и первые признаки наступающей боли запульсировали в висках. И Николай решил не ждать, когда боль пощадит его. Он стал нащупывать в себе ту таинственную пружину и, напрягаясь, мучаясь, разыскал ее, и сдвинул с места. Сначала неуверенно, потом осмысленно учился он этому странному искусству, как учится ходить ребенок, как балерины учатся владеть своим телом. И боль отступила, ушла. Разгоряченный непривычной работой, Николай уже быстрее нащупал “рычажок” управления сердцем, умерил его частоту. Измученный вконец, приказал себе заснуть и не заметил сам, как реальность перешла в сон.