Игорь Рыжков - Иллюзии

Взгляд Пенорожденной вспыхнул радостным огнем. Антонио отшатнулся. Он был не против приударить за красивой женщиной, но новую жену своего хозяина боялся и о бли-зости с нею предпочитал мечтать.

Ты действительно знаешь и видишь все. Но, разве я разрешала разглядывать свои вещи. Я просила только найти их. - Антонио пожал плечами и глубоко вздохнул. Хозяевам угодить невозможно. Он это знал всегда. Что бы ты ни делал - все равно будешь бит.

Но тряпки сгнили, госпожа. Они почти не скрывают того, что в них спрятано. Я не чувствую за собой вины. - Он рискнул посмотреть прямо в лицо своей госпоже. Едва сдер-жал сальную улыбку. В гневе Пенорожденная была особенно хороша. Ровный нос. Может быть несколько длинноват, но это ее не портило. Огромные глаза странного для этих ши-рот цвета. Светло - светло карие. Почти желтые. Темные в разлет брови. Полные большие страстные губы с вечной брезгливостью в уголках.

Возьми тех кого сможешь найти и принеси мне это зеркало. Сейчас же! - Пенорож-денная стояла перед управляющим каменно. На скулах гуляли желваки.

Но, госпожа. Еще не бил колокол. Люди не успели позавтракать. Стоит ли беспоко-ить их из-за пустяка?

Юлию следовало бы распустить сенат - Прошептала в Пенорожденная - Рабы забы-ли кому они служат. Антонио! - обратилась она вновь к управляющему ровным сильным голосом. - У тебя времени до первого удара колокола…

Слуга понял, что находится на волосок от больших неприятностей и вновь перело-мился в поклоне.

Да, госпожа. Я все исполню. Не гневайтесь. - Он попятился и удалившись на не-сколько шагов, резво побежал к старой конюшне.

Смерд - бросила ему в вдогонку Пенорожденная. Поднялась по ступенькам и вошла в дом. В комнатах было прохладно и сквозняки делали воздух свежим. Она задумчиво прошлась по коридору и вошла в рабочий кабинет мужа. Свитки пергаментов на столе и креслах. Бронзовая жаровня в углу с давно погасшими углями, отсыревшими и поэтому пахшая кислятиной. Небольшие бюсты полководцев и императоров на полках и сундуках. Все как у всех. Она давно бы приказала слугам выгрести из этой комнаты мусор. Надраить бронзу и медь. Поставить свежие цветы в кувшин на подоконнике. Но Грем всегда говорил, что плохая примета - убирать дом из которого уходят на войну.

Пенорожденная присела в кресло перед окном на котором отдыхал ее муж после обильных пиршеств нечастых побывок в усадьбе и задумалась. Их отношения нельзя было назвать идеальными. Она помнила, как однажды выкрикнула своему благоверному в запа-ле о том, что его лба не хватит для всех наставленных ему рогов. Была жестоко иссечена арапником за такие слова. Она помнила эту боль, резкую, жгучую и сладкую одновремен-но. Потом они помирились и была ночь полная безумства. Утром Гремлин уехал в войска. Уехал надолго.

Они ссорились наверное чаще чем жили в согласии, но что то поддерживало хруп-кое равновесие обид и обожания, ненависти и тепла. И это, что то было ей дорого. Называть любовью столь странные отношения, Пенорожденная не решалась. Но в отноше-ниях с мужем присутствовало нечто большее чем желание обладать друг другом. Ей нравился этот дом. Нравилось не заботиться о том, что она будет есть завтра. Нравилось быть “госпожой” и наличие рабов, склоняющихся в поклоне тоже доставляло удовольствие. Жизнь была устроена и налажена настолько насколько вообще ее можно было устроить и наладить. Немногое огорчало ее в этом мире. Наверное лишь то, что ее мужчина, лишен-ный честолюбия, не позволял осуществить многие планы. Ее планы. Женщина Рима бесправна и высока успехами тому кому принадлежит. А ее мужчина добиваться успехов не желал.

Пенорожденная посмотрела на увядшие цветы в позеленевшем медном кувшине на подоконнике. Протянула руку, тронула хрупкую соломинку с которой мгновенно осыпались бурые лепестки.

Я давно родила бы тебе детей если бы ты хотя бы раз сказал, что этого хочешь. - произнесла она с болью в голосе. - Я сделала бы тебя генералом, если бы ты был не столь доверчив и упрям. Ты бы заседал в сенате, если бы поменьше думал о чести и побольше обо мне. Честь не спасла ни одной жизни, а погубила тысячи. Что тебе в ней? Что тебе во мне? Что я для тебя?

Удар часового колокола длинный, тягучий, густой прервал ее мысли. Нужно было идти. Антонио наверное исполнил то, что было приказано. Пенорожденная поднялась с кресла, зло пнула попавший под ноги свиток каких то записей и вышла в коридор, не запирая за собою дверь. Запереть дверь в эту комнату тоже считалось плохой приметой.