Михаил Харитонов - Дивен Стринг. Атомные ангелы

Мальчик затравленно глянул на Лермонтова, и увидел каменное лицо безумца, воина Хаоса.

Захлёбываясь слезами, он протянул руку, взял кусочек органического хлеба и откусил от него. Сделал несколько движений челюстью, торопливо проглотил, сдерживая тошноту. Потом поднял недоумевающий взгляд на своего мучителя.

Владимирильич не сводил с него глаз.

— Это… это… это ужасно, — признался тинэйджер, — но мне нравится этот вкус.

— Очень скоро ты к нему привыкнешь, — осклабился Лермонтов. — И это только начало. Ты ещё не пробовал настоящую воду, а не кака-калу… Но это всё пустяки, мой милый дружочек. Очень скоро ты станешь совсем другим.

Он покосился на коробку, в которой дожидался своего часа очередной сегмент бомбы.

— Я сделаю из тебя убийцу, — пообещал он.

— Деточка, — вздохнул Иеремия Амадей Каин Буллшитман, упёршись тяжёлым, неподвижным взглядом в портрет Мартина Лютера Кинга. Изо рта полицейского начальника торчал коричневый хвостик недожёванной сигары. — Я же сказал: это дело не для тебя.

Люси промолчала. Она уже знала, что её визит в архив не прошёл незамеченным.

— Ничего личного, — сказал Носорог, пробуя на зуб пахитоску с медовым ароматом, — но твои действия противоречат правилам. Ты вмешиваешься в сферу компетенции Роя Бэксайда. И будешь вмешиваться дальше, если я это тебе позволю. Так вот, я не позволю этого. Вы больше не напарники.

Детектив Уисли сжала челюсти. Что ж, она переживёт и это. Но не отступится от своего. Ей нужна правда, и она её добьётся.

— Я мог бы отправить тебя в отпуск, — продолжал Иеремия Амадей Каин Буллшитман, отправляя в рот добрую понюшку табаку, — но в таком случае у тебя будут развязаны руки. И ты наверняка превысишь свои полномочия, попытавшись начать своё расследование. Поэтому я направляю тебя на другое задание.

Он взял в руки тощую папку с новым делом.

— Ознакомься, — папка легла на стол перед Люси. — Тут находится заявление некоей Серафимы Найберн. У неё пропала дочь. Женщина — тяжёлый инвалид, без девочки она не может полноценно существовать. Найди девочку, Люси.

Он замолчал, любуясь Люси Уисли: на её лице, внешне бесстрастном, отражались жестокая внутренняя борьба. Любовь к папе-маме боролась с ответственностью за жизнь и благополучие граждан штата Нью-Йорк, которых она поклялась защищать.

Ответственность, как всегда, победила.

— Я найду девочку, — пообещала детектив Уисли. — И надеру кое-кому задницу. Извините, шеф, мне нужно работать.

Выходя, Люси задела шкаф, на котором стоял кубок — школьная награда Носорога, подарок бейсбольной команды. Кубок полетел вниз и с треском разбился у её ног.

Уисли растерянно смотрела на осколки.

— Я вызову уборщицу, — сказал Носорог очень сухо.

Уисли затрепетала. Таким тоном Буллшитман говорил только когда бывал по-настоящему разгневан.

— Ох. На меня всё время что-то падает, — испугалась Люси.

— Иди, — ещё суше сказал Носорог. — И постарайся не напоминать мне о себе хотя бы один день.

Он схватил со стола самую большую сигару и одним ударом могучих челюстей перекусил её на семь частей. Изо рта брызнула табачная крошка.

— Простите, сэр, извините, сэр, — пролепетала Уисли, закрывая за собой дверь.

— Добрый день. Вы из полиции? — спросила Серафима Найберн, стараясь держать себя в руках. Ей это почти удалось. Если бы не доносящийся из-под инвалидного подгузника запах свежей мочи, даже опытная Уисли не смогла заметить признаков волнения.

— Добрый день. Да, я из полиции. У вас пропала девочка? — Уисли вспомнила, что, согласно инструкции ей тоже следовало бы описаться — в знак солидарности и ради установления доверия между ней и этой женщиной.

Обычно Люси не нарушала инструкций — когда речь не шла о жизни и смерти. Но похищение ребёнка было вопросом жизни и смерти, так что Люси предпочла оставить брюки сухими. Свои чувства она попыталась вложить в слова:

— Мы глубоко сочувствуем вам в вашем горе. Но не всё потеряно. Девочка, возможно, ещё жива… У вас есть какие-нибудь подозрения?

Художница горестно покачала головой. Инвалидная коляска, в которой она сидела, печально звякнула.

— Нет, никаких… Я мало кому известна, а из тех, кто меня знает, никто не желает мне зла. Я в этом уверена. Кроме, может быть, одного человека… Но он меня не знает лично, ему просто не нравятся мои картины. Нет, я не знаю, кто бы мог похитить мою дочь.