Ларри Нивен - Мир вне времени

Уран снова выбросил бело-фиолетовое пламя: Пирсса проложил сложную траекторию движения между лунами Юпитера. В ночи светилось множество огней: дневная сторона Урана, пламя выхлопа двигателя на его ночной стороне, Юпитер и множество лун. Теплый воздух был насыщен влагой и каким-то редким запахом: мускус, цветочная нота и что-то еще. Корбелл задумался о том, откуда он взялся. Неужто у китов в океане начался брачный сезон? Запах мягко ударял в голову.

— Корбелл... — Да?

— А что, если дикта предпочтут красиво постареть? В темноте шаловливая улыбка Мирелли-Лиры была едва видна (Шаловливая? Ту же улыбку, только в окружении морщин, он считал злорадной!)

— У них все равно не будет выбора. — Тут ему в голову пришла одна неприятная мысль, и он поправился: — У них не будет выбора, переезжать сюда или нет. А от бессмертия они могут и отказаться.

И все же он манипулировал дикта — правда, ради их собственного блага. Но то же самое Пирсса говорил Корбеллу! Не дай мне бог ошибиться, подумал он. Ведь если через сто лет они начнут жаловаться, мне придется все это выслушивать.

Мирелли-Лира — тень в темноте — спросила:

— А будут дикта считать меня красивой?

— Да. И красивой, и экзотической. Раз я понравился их женщинам, ты точно понравишься мужчинам.

Она резко обернулась к нему.

— Но ты меня красивой не считаешь.

— У меня пониженное сексуальное...

— Это не ответ! — женщина взъярилась не на шутку. — Ты спал с женщинами дикта!

Он сделал шаг назад.

— Если хочешь знать, я всегда боялся красивых девушек. Я тебя я боюсь просто до потери пульса. Подсознательно я уверен, что та трубка все еще при тебе.

— Корбелл, ты прекрасно понимаешь, что дикта могут не пережить изменений в биологических ритмах. В Четвертом Городе каждый день, круглый год светит солнце. — Она коснулась его руки. — И даже если они выживут, мы все равно остаемся последними людьми. И если мы умрем бездетными...

Он хотел отстраниться, но что-то в нем отчаянно жаждало подойти к ней поближе. Джером подавил оба эти желания.

— Ты слишком спешишь. Возможно, женщины дикта уже носят моих детей. Если это так, то дикта — люди, или очень близки к ним.

— Пойдем в дом. Жарко... — Корбелл взглянул на ослепительно яркую планету у них над головами, и Мирелли-Лира потянула его за руку. — А если он упадет на Землю, ты тоже захочешь это увидеть?

— Да. — Все же он поднял шлем и последовал за ней. Теперь у норны больше не было трубки; она могла грозить ему только планетой, в десять раз большей, чем Земля.

В лифте оказалось прохладнее — там стоял кондиционер. Нервы у Корбелла все еще были напряжены — то ли от наблюдения за Ураном, то ли от близкого присутствия норны. Он принюхался и едва подавил смех: так вот что за запах он чувствовал на крыше! Просто Мирелли-Лира раньше не употребляла духов.

Ее капюшон был откинут, на плечи струились длинные, тонкие белые волосы; впрочем, у корней они уже стали огненно-рыжими. От старческих морщин остались только следы. Груди женщины казались... да, пожалуй, необычными: высокие, конические, они чудесно вырисовывались под белым балахоном. Как отнесутся к ним дикта — посчитают очень чувственными? Или увидят в них свидетельство того, что люди произошли от животных?

Лифт остановился, и дверь открылась. Корбелл по-прежнему стоял, опираясь о стену, и Мирелли-Лира тоже не спешила трогаться с места. Она молча смотрела, как он набирает полную грудь воздуха и изо всех сил старается ничем себя не выдать.

Он хочет ее. Желание пришло внезапно, как помешательство, и Джером страшно испугался.

— Духи, — произнес он внезапно охрипшим голосом.

— Да. Как тебе не стыдно заставлять меня применять такие средства? Если тебе нравится задевать мою гордость, то знай: ты победил.

— Но я не понимаю!

— Феромоны. Я заставила свою медицинскую систему синтезировать их, чтобы усилить твое влечение. Феромоны — это биохимические символы. — Она шагнула вперед и положила руки ему на плечи. — Думаешь, мне так этого...

Ему хватило одного ее прикосновения. Застежки на ее балахоне не были застегнуты — все, кроме одной, а ту он вырвал с мясом. Набедренную повязку оказалось сложнее снять: у него дрожали руки, он глухо стонал, почти выл. Мирелли-Лира помогла ему раздеться, и он взял ее прямо на полу эскалатора, быстро и неистово. Возможно, он причинил ей боль. Возможно, он даже хотел этого.

Духи-феромоны все еще бродили у него в голове. Раньше у него не было времени заметить отличия в телесном строении женщины; теперь он мог рассмотреть ее. За пятьдесят тысяч лет люди значительно изменились. Щиколотки норны были довольно тяжелыми, а тело — полнее, чем требовали стандарты красоты 1970 года. Разрез ее чудесных глаз был странным, не европейским, но и не восточным, а рот оказался очень мягким. Он снова взял ее. Она вела себя не пассивно, но видно было, что она не полностью поглощена происходящим. Мирелли-Лира попросту испугалась бури, которую разбудила.