Олег Азарьев - Спящая красавица

Эти места я знал плохо, и потому не торопился, шагая по лесной тропе. Прежде, судя по ширине тропы, она была как следует протоптана торговцами-менялами, рассказчиками, рыболовами, охотниками, но сейчас понемногу зарастала травой, – должно быть, последнее время не так уж часто ею пользовались. Тропу показали мне рыболовы из Ремана – небольшого селения, которое теперь осталось далеко позади. Селение их стояло у самого озера – десяток овальных одноэтажных домишек из плетней, обмазанных желтой глиной. Я запомнил свежую шкуру трехрога, сохнущую на растяжке, два хорошо выровненных и отполированных копья с обсидиановыми наконечниками, прислоненных к валуну на окраине селения, лодки-долбленки на отмели, сети на шестах и неистребимый запах рыбы и тины повсюду.

Тропа повела меня от селения берегом до впадающей в озеро речки, потом вдоль лесной опушки, а затем увела вглубь леса. По лесу я шел, настороженно прислушиваясь. Рыболовы предупредили, что на местных тропах небезопасно. Лес в последние годы, особенно на хорошо протоптанных тропах, не столько голодными хищниками страшен, сколько расплодившимися лихими людишками – разбойниками. Они не брезгуют ни торговцем, ни охотником или рыболовом, ни даже рассказчиком, вроде меня. Они всегда найдут, чем поживиться, проломив жертве голову каменным топором или палицей с увесистым голышом на конце. Иногда разбойники – это настолько крупные бродячие стаи, что отваживаются нападать на неукрепленные или плохо укрепленные поселки, где бесчинствуют с бессмысленной жестокостью, но нередко – это всего лишь горстка мужиков из ближайшего села, которая лишает жизни невинных людей, чтобы за счет их дорожного скарба облегчить собственное житье-бытье.

Перед каждым поворотом дороги я замедлял шаг и вглядывался в густой подлесок – нет ли засады. Но богиня наша, Мать-Кормилица, пока миловала меня.

Тропа постепенно забирала влево. Деревья начали расступаться, пошло редколесье, – значит, скоро лес кончится. Рыболовы говорили, что тропа выведет из леса прямо к большому поселению на холме.

Затем тропа круто свернула за густой и высокий кустарник. "Ну, свернула и свернула", – скажете вы. Да только вот что-то подсказало мне, что с разгона поворачивать за эти кусты небезопасно. Надо приготовиться.

Я остановился. Хорошо, если чувство опасности, которое не единожды выручало меня, на сей раз даст промашку. А если нет?

Я удобнее пристроил тощую котомку за спиной, поправил за поясом кинжал, выточенный из рога пернатого ящера гикроса, половчее взялся за рукоять дубинки, утыканной острыми осколками обсидиана, поправил ее на плече, чтобы нанося удар, не повредить самого себя ее шипами. Огляделся внимательно: сзади и справа было чисто – подлесок не смят и не изломан, значит, среди веток никто не прячется, да и видно было бы его – подлесок справа жидковат. С нижних ветвей могучих деревьев тоже никто не собирался прыгать мне на спину.

А вот за поворотом, за кустами…

Что ж, попробую прорваться. Где наша не пропадала! Не в первый раз я сталкиваюсь с этими вахлаками, и ни разу стоящего бойца не встретил. Да и то, хороший охотник, – он же, при необходимости, воин, – всегда в надобности. Ему безобразить некогда и незачем. Зато ленивые разбишаки, которые и рыбу толком не поймают, а уж о дичи и говорить не приходится, – эти обыкновенно и выходят на тропу, чтобы на чужой кровушке свое счастье поправить. Только моей крови этим увальням еще ни разу не доводилось увидеть. Бывало, драться приходилось, а бывало – и улепетывать во все лопатки. Может, и теперь Мать-Кормилица оборонит…

Я повернул направо, сошел с тропы и, осторожно ступая по траве и мху, двинулся широкой дугой вдоль подлеска, чтобы еще издали усмотреть, есть ли за кустами, скрывающими поворот, засада или мне только мерещится.

Я первый увидел их – четырех здоровенных мужиков, откормленных, брюхастых. У троих дубины, у четвертого палица со вставленным для веса большим речным голышом, а за поясом еще и кремневый кинжал с костяной ручкой. У одного из тех, что с дубинами, в руках топор с обсидиановым черным лезвием, и он пристально осматривает лезвие, прислонив дубину к ноге. У другого левая рука замотана кровавым тряпьем от кисти до локтя, но свою дубину он здоровой рукой держит уверенно. А еще один – рослый, на полголовы выше остальных, и дубина в левой руке под стать ему – не дай Мать-Кормилица попасть под нее. Наверняка их предводитель. Предводителями всегда становятся либо самые сильные, либо самые жестокие. Он что-то тихо втолковывал остальным, а те невнимательно слушали.