Алекс Гарридо - Акамие, или Любимая игрушка судьбы

Веревка, за которую раскачивают качели, волочилась по пригибавшейся в смятении траве. Акамие, сам себе хозяин, сам раскачивал тяжелую самшитовую доску. И, радуясь праву на одиночество, гнал от себя евнухов и не велел им показываться в саду, пока гулял сам. Хоть и был весь дворец Варин-Гидах одной ночной половиной.

К зиме возвратилось успешное посольство в Хайр, и Акамие поселился в перестроенном и заново украшенном к его приезду дворце. Лакхаараа, царь, звал его на все праздники, пиршества и приемы в числе остальных братьев, посылал за ним, если требовалось разрешить тонкие вопросы в отношениях с Аттаном, так как признано было, что никто не сравнится с Акамие в искусстве предугадать мнения и поступки аттанского то ли наместника, то ли правителя.

Благополучно были отправлены и прибыли оба каравана невест, свадьбы играли пышнои долго.

Эртхабадр то и дело наведывался в Варин-Гидах, пока и вовсе не обосновался в маленьком дворце, изредка наезжая в гости в Ду-Валк, где томились покинутые жены. Он пировал то у одной, то у другой, проводил несколько дней с царицей Хатнам-Дерие и возвращался к тому, кого сделал своим уделом в жизни.

На праздники и советы в Аз-Захру Эртхабадр не ездил, неохотно отпускал и Акамие, но все же отпускал. Если Лакхаараа нуждался в отцовском совете, приезжал в Варин-Гидах сам.

Нрав бывшего повелителя Хайра становился день ото дня тяжелее, но Акамие было не привыкать. Но, смиряя раздражение и гнев господина кротостью и ласковой покорностью, он спрашивал себя, многое ли изменилось в его жизни. Сказать, что остается рабом своего возлюбленного добровольно, он не решался: привкус лжи был слишком явен. Так они жили, бывший царь и бывший раб, один томясь по своему царству, другой - по обретенной ненадолго и ласково отнятой свободе.

Зиму провели, греясь у очагов в стенных нишах, бросая в огонь то извилистые ветки ладанника, то смолистые поленца тысячелетней фисташки, чье пламя так горячо, что прожигает железные печи.

От Эртхиа вестей не было. Один во всем Хайре зная правду о его судьбе, Акамие тревожился, но утешал себя смутным воспоминанием, которое путал порой с полузабытым сном, о внесенном им за Эртхиа выкупе. Кому и как, он не помнил, но что-то такое было в этом воспоминании, что позволяло утешаться им.

Выпрошенный у царя в подарок, почти неотлучно был при Акамие темнокожий раб с покрытым рубцами лицом. Он помогал Акамие одеваться, выбирать ткани, украшения и ароматы, покорно учился чтению, шепотом повторяя названия букв, играл на дарне или уте, когда Акамие танцевал и пел для своего господина, тенью следовал за Акамие, если его не отослать. Тогда поднимался на башню и сидел на маленьком балконе, глядя в сторону Аз-Захры. Однажды Акамие взошел по скрученной локоном лесенке с сандаловыми перилами и сидел рядом, пока не услышал голос Эртхабадра. Айели ничего не сказал, не шелохнулся. Больше Акамие не нарушал его уединения. Но с того дня заставлял Айели больше времени проводить за чтением. К весне банук читал уже бегло, и Акамие поручал ему найти в книге тот или иной отрывок, в котором ему самому была нужда, или читать вслух, когда у самого уставали глаза. Потому что теперь к урокам учителя Дадуни прибавились беседы с лекарем, и Акамие всегда брал с собою Айели.

Доска снова нырнула вниз - мимо лица пронеслись цветущие ветки и уже канули, и следом канули тонкие башни дворца. Оставшись один в небе, Акамие коротко вздохнул, жадно ловя миг остановки, и уступил властной силе земли, вместе с доской устремляясь вниз.

Доска мягко дрогнула под ногами. Уловив перемену в равновесии, Акамие изогнулся - и, когда взлетел спиной вперед, увидел на том конце веревки невысокого человека в кожаной безрукавке ашананшеди. Доска пошла вниз человек сильно и ровно потянул - и новый подъем оказался быстрей и выше. Ловко перехватывая веревку, лазутчик все тянул и отпускал, тянул и отпускал - плавно, без рывков, а доска взлетала все выше и выше.

Акамие окатило ледяным ужасом. Этот уйдет, не оставив следа, и кто сыщет виновных в гибели царского сына, когда у него закружится голова и он свитком, завернутым в белый струящийся шелк, полетит на яркую траву?

А?

Ай!

Акамие зажмурил глаза, чтобы не видеть этой яркой травы так далеко внизу. И сразу почувствовал, как сильно толкает в грудь тугой воздух, и колени ослабели, и онемели стиснутые пальцы.

- Хватит! - без надежды окликнул он, проносясь мимо лазутчика. И снова взмыла доска, и рухнула вниз - и внизу остановилась, будто налетев на стену, только загудели, дрожа, веревки. Акамие не устоял, покатился по яркой траве, замер, не поднимая глаз на того, чья тень накрыла лицо. И поднял глаза.