Гарри Гаррисон - Молот и крест

Беглецу, сидящему и очага в жалкой хижине, казалось, что счастье его и его рода кончилось. Нет. Его перекрыла удача более сильная – удача одноглазого, который начинал как раб, тролл на языческом языке, который на площади для казней и пыток вырвал право стать карлом Великой Армии Севера, а потом и ярлом. Какое еще доказательство удачи нужно? Если ее столько у одного человека, может ли она быть у его союзников? Его соперников? Альфред почувствовал отчаяние. Как человек, легкомысленно отдавший преимущество в сражении, вдруг видит, как это отданное преимущество все увеличивается и увеличивается и инициатива навсегда переходит в руки соперника. В эти мрачные моменты ему казалось, что для него все кончено – для него, для его семьи, для всего королевства. Для Англии. Он с трудом сдерживал слезы.

Ощутил запах горелого хлеба. Виновато протянул руку к решетке, чтобы перевернуть овсяные лепешки на другую сторону. Поздно. Прогорели насквозь. Есть невозможно. И тут же у Альфреда свело живот от сознания, что после шестнадцати часов отчаянного напряжения сил ему нечего, совершенно нечего есть. Дверь открылась, пропустив крестьянина и его жену, полных гнева и обвинений. Им тоже нечего есть. Испорчены последние остатки их еды. Их сжег этот бездельник. Бродяга, слишком трусливый, чтобы умереть в битве. Слишком гордый, чтобы заплатить хоть чем-то за еду и ночлег, которые они ему предложили.

И пока они его проклинали, худшим наказанием для Альфреда было сознание, что они правы. Он не мог даже представить себе, что ему удастся оправиться. После такого падения невозможно подняться. Будущее не для него и не для таких, как он, – христиан Англии. Оно будет определяться в споре франков и норвежцев, крестоносцев и Пути. И Альфред ушел в ночь, лишенный убежища, с разрывающимся от отчаяния сердцем.

На этот раз Шеф сидел у его постели. Бранд еле заметно повернул голову, взглянул на него, лицо его под бородой посерело. Шеф видел, что даже малейшие движения приносят ему боль: яд, занесенный в полость тела Бранда мечом Айвара, боролся со все еще могучим организмом.

– Мне нужно знать о франках, – сказал Шеф. – Всех остальных мы разбили. Ты уверен, что они разобьют Альфреда?

Бранд еле заметно кивнул.

– Почему же они так опасны? Как мне с ними сражаться? Я должен спросить тебя, потому что нет в армии человека, который встречался бы с ними в битве и остался жив. Ты скажешь, что вы многие годы грабили Франкское королевство. Как они могли позволять грабить себя и все же оставаться врагом, с которым вы предпочитаете не встречаться?

Шеф видел, что Бранд пытается ответить, но так, чтобы затратить как можно меньше слов. Наконец он хриплым шепотом произнес: – Они сражаются друг с другом. Это всегда нас выручало. Они не моряки. И у них мало рождается воинов. У нас: копье, меч, щит – и ты воин. А у них нужна целая деревня, чтобы вооружить одного воина. Кольчуга, меч, копье, шлем. Но больше всего лошадь. Большие кони. Человек их с трудом сдерживает. Надо научиться ездить на них, держа щит в одной руке, а копье – в другой. Начинают учиться еще в детстве. Единственный путь.

– Один франкский всадник – никаких проблем. Зайди сзади, подруби сухожилия коня. Пятьдесят всадников – проблема. Тысяча...

– А десять тысяч? – спросил Шеф.

– Не могу в это поверить. Столько их вообще нет. Большинство – легкие всадники. Опасны, потому что быстры, нападают, когда не ждешь.

Собрав угасающие силы, Бранд закончил:

– Они тебя раздавят, если допустишь. Или разгромят на марше. Держись рек. Или оставайся за оградой.

– А можно их победить в открытой битве на поле?

Бранд слегка покачал головой. Шеф не понял, что он имел в виду: «невозможно» или «не знаю». Ингульф положил руку ему на плечо и заставил выйти.

Шеф, мигая, вышел из палатки на дневной свет. И тут же на него обрушилось множество проблем. Распоряжения по поводу взятой добычи. Судьба пленников: среди них есть и палачи Айвара, и простые рядовые солдаты. Надо получать и отправлять сообщения. И все время в глубине сознания Шефа оставался вопрос: Годива. Почему она уехала с Торвином? И что такого важного случилось у Торвина, что он не мог ждать?

Но теперь перед Шефом стоял отец Бонифаций, священник, ставший его собственным писцом, и рядом с ним маленький человек в церковной черной одежде со злобным и враждебным выражением лица. Шеф понял, что видел его уже однажды, хоть и на удалении. В Йорке.

– Это дьякон Эркенберт, – сказал Бонифаций. – Мы взяли его на корабле самого Айвара. Он создатель машин. Рабы – вначале они принадлежали собору, потом Айвару – рассказали, что он строил машины для Айвара. Они говорят, что теперь вся церковь Йорка день и ночь работает на Рагнарсонов. – И он с презрением взглянул на Эркенберта.