Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом

– Все? – поднял брови следователь. – Видимо, не все. Иначе почему вы ударили вашего друга…

– Нет!

– …ножом? Госпожа Киреева подтверждает, что вы были в нее сильно влюблены. До самозабвения, вот здесь записано. Да, прошло полгода, как она вам отказала. А вчера вы пригласили ее в кафе и пытались убедить в том, чтобы она скрывала от следствия и свою связь с вашим другом, и инцидент с вами. Почему? Ответ напрашивается: чтобы скрыть мотив!

Значит, Инга именно так поняла наш с ней разговор? А почему нет? С ее точки зрения… Господи, у женщин одно на уме. Что ты им ни говори, они все понимают по-своему: ага, он тоже хотел… А потом говорят: все мужчины одинаковы. Глупо.

– Не было у меня никакого мотива, – устало сказал я. – Я и думать об Инге забыл, и говорил я с ней совсем о другом, она просто не поняла…

– Все у вас ничего не понимают, – осуждающе сказал Учитель. – Инга дурочка, ничего не поняла, я тоже ничего не понял в этом деле – мучаю невиновного…

Это у него юмор такой? Я крепче сцепил ладони, лежавшие на коленях. Очень хотелось закричать, вскочить, сломать что-нибудь. Никто ничего не понимал. Никто. И не хотел понимать. И не мог, вот что самое страшное. Алик понял бы, ему бы и объяснять не пришлось. Игорь мог бы понять, но его-то от этой информации надо было держать подальше. А больше не понимал никто.

– Я действительно невиновен, – сказал я. – Можете не верить…

– Я и не верю, – подхватил следователь. – Мотив есть, возможность… Вы мне о ней расскажете.

– Почему трое свидетелей утверждают…

– А, вы об этом. – Учитель покачал головой. – Да, они вас покрывают, скажите им спасибо. Вам они этим не помогут, а себе только навредят. Я это объясню и супруге… вдове Алекса, и его матери. После похорон, конечно. И что плохо: ребенка они тоже учат говорить неправду.

– Ничему никто Игоря не учит, – сердито сказал я. – И говорят они только то, что видели своими глазами. Послушайте, вы все не так понимаете! Да, я убил Алика…

– Вы это признаете? – вскинулся следователь и даже привстал, перегнулся ко мне через стол, хотел, наверно, поближе рассмотреть выражение моего лица. – Повторите-ка!

Не стал я повторять, я и так произнес вслух слова совершенно невозможные, немыслимые в этом мире, где никакая черная кошка ни разу между мной и Аликом не пробегала, и инцидент с Ингой остался в прошлом, это даже не инцидент был, а так… небольшое облачко, которого мы и сами не заметили бы, если бы не разговорились однажды об уже прошедшем. Убить Алика? Даже в страшном сне…

Но убит он был на другой ветви. И убил его там я. Да. Признаю. Тот я, что убил Алика, признает. Развилка, видимо, как раз тогда и произошла, когда началась у Алика любовь с Ингой. В нашей реальности Инга дала мне от ворот поворот, а в той, другой, видимо, сказала «да» и начала крутить с нами обоими. Возможно, это доставляло ей моральное удовлетворение. Или чисто спортивную радость. Или… Не знаю.

– Повторите! – настаивал следователь. – Вы уже сказали, и диктофон это записал.

Диктофон? Не видел я в кабинете никакого диктофона, и к тому же, насколько я знал, следователь должен предупреждать задержанного о том, что разговор записывается, и нужно обдумывать каждое слово, потому что оно может быть обращено против…

Учитель злостно нарушал процессуальный кодекс и сам признавался в этом?

– Вы же знаете, какая была у Алика болезнь…

– Не надо мне о болезни! Повторите то, что вы сказали. Вам напомнить?

– Не надо, – поморщился я. – Не так давно вы говорили, что если все версии нелепые и только одна фантастическая, то…

– Не нужно мне напоминать изречение классика, – нетерпеливо сказал следователь. – И вообще не о моих словах речь. Итак, вы только что признались…

Я еще крепче сцепил пальцы. Галка сейчас ходит по комнатам и не находит себе места. Нужно позвонить ей, но он же не позволит, пока не услышит того, что ему нужно.

– Послушайте, – сказал я, ощущая, как занемели фаланги пальцев. Сейчас я их сломаю, и тогда боль… – Послушайте, вы можете просто выслушать все, что я скажу? Вы записываете на диктофон? Так запишите. Я буду говорить, а вы не мешайте, хорошо?

– Конечно, – облегченно вздохнул Учитель и опустился на стул.

– И не перебивайте.

– Я уже сказал.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Собрал. Расположил перед собой (перед мысленным взором, как написал бы опытный романист) всю известную мне информацию, отделил факты, относящиеся к нашей ветви Многомирия, от фактов, наверняка принадлежавших другой ветви, о которой я на самом деле знал очень мало, да и то с чужих слов, еще нуждавшихся в правильной интерпретации. Факты были однозначны, красноречивы, убедительны. Для меня. А для следствия половины из этих фактов – самых главных! – попросту не существовало и существовать не могло. И все, что я сейчас скажу, будет использовано не для осознания истины, а против меня.