Георгий Шах - Нет повести печальнее на свете…

Ром был рад, что его оставили в покое. Его, правда, несколько удивило, как благодушно Мет, в обычное время колючий и задиристый, принимает язвительные шуточки по своему адресу, и не только принимает, а как будто сознательно подкидывает для них новые поводы нелепыми, нарочито путаными суждениями. И уже потом, переживая заново весь этот неприятный для себя эпизод, Ром понял, что приятель пришел ему на выручку, взяв огонь на себя. Мет ведь догадывался, почему Ром увлекся математикой. А еще Рому пришло в голову, что простодушный Бен вовсе не из простоты душевной подхватил реплику Мета. Нет, он был явно несправедлив к своим друзьям.

Кого действительно следовало опасаться, так это Геля. Воистину в старину не без оснований говорили: брат мой — враг мой.

Братец не простил Рому своего унижения там, на берегу, и отомстил самым примитивным способом — наябедничал отцу и Сторти. Впрочем, Сторти мог узнать о случившемся на занятии по агрохимии и от самого Вальдеса. Во всяком случае, Сторти пока помалкивал, а вот с отцом пришлось объясняться на другой вечер.

Нельзя сказать, чтобы отношения Рома с родителем отличались особой нежностью. Отец его был человек сухой и замкнутый. К тому же, занимая видное положение в местной общине агров, он был всецело сосредоточен на многообразных общественных обязанностях и уделял ближним минимум своего драгоценного, расписанного едва ли не по минутам времени. При отсутствии близости между отцом и сыном существовало ничем не омраченное взаимопонимание, ровная и спокойная духовная связь.

Не зная, с чего начать, отец долго рассказывал Рому о своих служебных заботах и даже стал советоваться, как ему вести себя в некой щекотливой ситуации. Проявив таким образом необходимую деликатность, он стал затем расспрашивать сына об учебе и новостях университетской жизни, пока не подобрался к интересовавшему его предмету.

— Скажи, Ром, это правда, что ты увлекся математикой?

— Да, отец. Кто тебе доложил?

— Неважно. И виновата в этом девушка, которую вы встретили летом на берегу, не так ли?

Ром кивнул, дав себе слово при первом же подходящем случае отплатить Гелю за предательство.

— Она тебе понравилась?

Ром опять кивнул.

— Ты влюбился?

— Не знаю, отец.

— Да, конечно, никому это не ведомо, пока не приходится идти на жертвы ради своего чувства.

— Ты считаешь, что любовь — это готовность чем-то пожертвовать?

— По-моему, лучше не скажешь.

Ром с вызовом встретил обеспокоенный отцовский взгляд:

— Тогда признаюсь: я готов ради Улы на все.

Они вели беседу в саду, окружавшем со всех сторон семейный коттедж. Заботливо взращенный руками нескольких поколений семейства Монтекки и поддерживаемый в образцовом порядке, сад содержал десятки видов гермеситской флоры, декоративных и плодоносящих. Ром обвел глазами этот благоухающий уголок, где каждое дерево, куст, цветок были знакомы ему до мельчайших, скрытых от постороннего взора деталей. Вместе с отцом, матерью, Гелем он поил и кормил их, выхаживал от болезней, укрывал от редкого, но грозного в здешних краях града. Сад несравненно больше, чем дом, был для него обителью детства и юности, в нем он впервые осознал себя агром, художником природы, чье искусство способно извлечь из земли и плоды, насущные для жизни, и цветы, радующие своей красотой. Внезапно Рома обожгло предчувствие, что скоро ему придется расстаться с садом, что жизнь круто развернула его, толкая на путь риска и надежды.

Отец, долго искавший нужные слова, поднялся из шезлонга, подошел к Рому, положил руку ему на плечо.

— Подумай, сынок, ты вступаешь на рискованный путь. — Истолковав улыбку сына как мальчишеское нежелание прислушаться к доводам разума, он продолжал настойчиво: — Да, да, не смейся, ты даже не представляешь, сколь трагичны могут быть последствия твоего увлечения.

— Сердцу не прикажешь, — буркнул Ром.

— Вели себе забыть ее, выкинь из головы. Я знаю: для тебя пришла пора любви, но разве трудно найти спутницу жизни среди многих миллионов девушек нашего клана, близких тебе по профессии, по духу?

— Я уже сделал выбор, — просто сказал Ром.

— Оставь, это все блажь! — возразил отец, раздражаясь. — Отдай себе отчет, наконец, что человек не волен распоряжаться собой, как ему вздумается, он обязан соблюдать традицию. Уже пятьсот лет никто из нашего клана не женился и не вышел замуж на стороне. Мы, агры, не просто социальный слой. Мы — профессия. У нас свой, отличный от других язык, свои нравы и обычаи. Что случится, если люди начнут перемешиваться? Не станет хороших знатоков своего дела, все придет в упадок и запустение. Ведь мастерство, сноровка, умение, все то, без чего труд и не в радость, и не в пользу, передаются не столько в вашем университете, сколько в семье, от отца к сыну. Только так можно сберечь их, не расплескать, копить и шлифовать дальше.