Виктор Колупаев - Седьмая модель

— Правда. Только ну ее к черту, эту логику. С тобой хоть на край света.

— Мне когда-то это же говорил мой муж. Десять лет с тех пор прошло. И край этот оказался так близко, что ему и одного шага не надо делать. Не надо идти.

Я развернул ее к себе. Ну конечно! Она плакала.

— Не плачь, Вероника. Это потому, что тебя муж не любит?

— Я тебя люблю, Алеша. Не надо мне ни мужа, ни кого другого. Я тебя люблю. Не отпускай меня… И мне тоже кажется, что я знаю тебя давным-давно… Ну, поцелуй же меня!

Мы стояли посреди тротуара и целовались. Мне было тридцать четыре года, а ей — тридцать два. Шел мягкий снег. И фонари на столбах огромными конусами света выхватывали этот снегопад из темноты. А мимо шли взрослые люди и всякие юнцы, молоденькие девушки и думали, наверное, про нас черт знает что.

— Отпусти, — сказала Вероника. — Я вся задохнулась.

— Я понесу тебя на руках, — сказал я.

— Не дури.

Но я все-таки поднял ее на руки, прошел два шага, поскользнулся и упал. Вероника засмеялась, она не сердилась на меня.

— Эх, Алеша. Лет десять назад нужно было носить на руках.

— Ай-яй-яй! — сказал какой-то прохожий. Это потому, что мы все сидели на снегу.

— Извините, — рассмеялся я. — Сейчас поднимемся. — Мы поднялись и пошли дальше. И через каждые десять шагов я останавливался и целовал ее в губы, в щеки, в замерзший нос и ресницы. Она не противилась. Она хотела этого.

Так мы дошли до нашего подъезда.

— Алеша, уходи, — сказала моя жена. — Мне все-таки нужно домой. Муж придет, сразу есть захочет. Да и Леночка одна… Уходи.

— Нет, я не отпущу тебя. Мне плохо без тебя. Я же умру без тебя.

— Ну хорошо. Еще пять минут.

Мы простояли полчаса. И мне никогда не было так хорошо. Может быть, только тогда, когда я поцеловал ее в первый раз. Мы познакомились Первого мая. А через неделю я поцеловал ее. И она не отшлепала меня по щекам, не прогнала, не сделала вид, что я обидел ее. И тогда мы простояли до утра, и слов было сказано мало, только самые нужные. Да и некогда было говорить. Потом мы поженились. И вот прошло уже столько лет…

— Ты замерз? — спросила Вероника.

— Нет, нет. Я нисколько не замерз.

— Пошли в подъезд. Здесь столько прохожих.

В подъезде было темно, какая-то парочка метнулась вверх. Здесь было тепло, но все равно я распахнул пальто, расстегнул ее шубу и прижал Веронику к себе. Она то принималась плакать, и тогда я целовал ее мокрые глаза, и она успокаивалась, то вдруг начинала гладить своими теплыми ладонями мое лицо, и я боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть ее нервные пальцы.

Потом она резко вырвалась и сказала:

— Все. Уходи.

— Где я завтра увижу тебя?

— Алеша, ты действительно еще хочешь видеть меня? Я тебе не надоела?

— Что ты говоришь?! — замахал я на нее руками. — Как только в голову-то тебе это пришло?

— Давай встретимся в Лагерном саду, — сказала моя жена. — Завтра суббота. Леночка уйдет во вторую смену в школу. Давай в двенадцать.

— Спасибо, милая.

— Ну а теперь иди. Тебя, наверное, дома ждут… Иди, иди…

Она убежала, и я снова вышел на улицу и направился к табачному магазину. Но на этот раз он был уже закрыт.

Прохожие удивленно смотрели на меня. А мне и самому сейчас казалось, что я похож на ходячий эталон счастья.

Я выключил изменитель внешности и открыл дверь квартиры. Тишина. Леночка уже спала. Я включил свет. Из кухни вышла Вероника. В стареньком халатике, какая-то маленькая, с заплаканными глазами.

— Ты где это бродишь до полуночи? — спросила она меня.

Вот она какая спокойная. А ведь только что целовала меня в подъезде. Нет. Любить мужа, очевидно, нет смысла. Меня как обухом по голове стукнули. Ведь она и целовала и любила не меня, а того, другого Алешку. На меня она и взглянуть ласково не хочет. Я почувствовал, как снова ссутулилась моя спина, и я стал серым-серым, скучным-прескучным.

Я нехотя сказал:

— На работе задержался. Испытания заели…

— Испытания заели! — вдруг крикнула жена. — А на лице у тебя тоже испытания?!

— Что, что у меня на лице? — испугался я.

— Посмотрись в зеркало!

Я так и сделал. Все лицо у меня было покрыто следами губной помады. Да-а… Исцеловали меня крепко.

— Господи, ну что же делать? — Вероника чуть не плакала. — Ну зачем ты говоришь, что был на работе? У тебя ведь женщина есть! Зачем ты так?

Все ясно. Все эти три дня она, конечно, не узнавала меня, теперь мне не оправдаться. И я взорвался: