Игорь Гетманский: Над пропастью во ржи

- Извини, спешу!

И пошел к машине. Но на полпути остановился как вкопанный и развернулся на 180 градусов:

- Петрович! - крикнул я. - Ты это... Ты расписываться-то не собираешься?

Петрович успел зайти в дровяной сарай, и оттуда раздался его веселый голос:

- Да расписались уже, Николаич! Неделя, как расписались! Извини, что на свадьбу не пригласил, тихо справляли, вдвоем!

- Тьфу! - сплюнул я и, загребая ногами пыль, побрел к своему "уазику".

* * *

Хоронили Петровича через два месяца, в августе. Грибочками он отравился. Поехал однажды с утра на пасеку, обещал Нине Ивановне вернуться к обеду, да заработался там у себя, не заметил, как день пролетел. А Нина Ивановна, не дождавшись муженька своего, сковородку с грибочками свежезажаренными завернула в тряпицу, да на попутке и отмахала двадцать километров до пасеки. Там и покормила голодного Петровича, он весь день ничего не ел. А когда вернулись они через часик домой, Петровичу уже худо было. К середине ночи доставили его в больницу на "Скорой" с диагнозом: "Острое отравление. Предположительно, ботулизм". Не спасли. Сердце не выдержало, слишком уж сильно его рвало...

Я не поехал на похороны. Не поехал. Я тоже отравился, как Петрович. Его смертью отравился, и мне, наверно, было так же плохо, как и ему в последние минуты жизни под капельницей. Только не физически мне было плохо, а морально. Меры моей вине, раскаянию, досаде и чувству позорнейшего бессилия не было. И не было меры ненависти к этой жуткой женщине, которая отняла у меня Петровича, Ваню Косыхина, Годова - трех м о и х людей, коллег, товарищей моих - отняла! А, да что об этом говорить, сказано уже все!..

Немало времени прошло, пока я смог примириться с дикой необъяснимостью и трагизмом того, что произошло. Немало. Только ведь время все лечит. Время лечит, это правильно. И вот пришел день, когда я смог спокойно посмотреть на ситуацию. Спокойно, как бы со стороны. И хотя это в положении дел ничего не меняло, я был рад, потому что понял, что теперь смогу воплотить в жизнь свою давнюю мечту: посмотреть в глаза Смердиной Нине Ивановне.

Однажды, в один теплый осенний вечер, я запер дверь своего кабинета, влез в кабину "уазика" и поехал в Таежный-3. И пока ехал, понял, что сделаю там не один визит, как намечал, а два...

* * *

Я постучал в добротную, обитую дермантином дверь, - "Петрович, наверно, делал..." - и через некоторое время раздался скрежет отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, и ко мне на крыльцо вышла невысокая полная женщина средних лет, в скромном платье, русоволосая, с простым лицом, бесцветными ресницами и рыжими глазами.

Смердина Нина Ивановна. Это была она: кроме Смердиной в этом доме никто не жил.

Я впился в нее взглядом. Но напрасно за те мгновения, которые приличием отпущены каждому человеку для беглого, но беззастенчивого изучения своего визави, пытался я обнаружить на ее лице демонические письмена. Обычная деревенская баба. Хоть и видно, что ей за пятьдесят, но... вполне ничего. Полнота ее даже красила. Фигуристая, моложавая, привлекательная, на вид приветливая. Я с плохо скрытым разочарованием опустил глаза.

- Простите, вы Нина Ивановна?

- Да-а, - протянула она, удивленно изучая мой милицейский китель и фуражку в руках. - А что?

- Я друг Анатолия Петровича, мы вместе работали. Вот... Хотел зайти, посмотреть, как он жил, с вами поговорить, может быть. Не возражаете?

Ее простое лицо изменилось такой же простой приветливой улыбкой:

- Ну что вы, пожалуйста! Я сейчас чайник поставлю, все вам расскажу!

Она еще говорила, а уже повернулась ко мне спиной и почти убегала в комнату: спешила угодить гостю. Она, похоже, действительно, была проста, безыскусна и приветлива, как ее глаза и улыбка. Я не смотрел по сторонам и не слушал ее, а жадно провожал ее взглядом. Мне нужно было найти в ней то, что не нашли другие. Я прошел за ней в кухню, что-то говорил, она мне то оживленно, то со слезами в голосе отвечала, но я не отвлекался разговором: я смотрел, как она двигалась, как улыбалась, как смахивала слезы с глаз, как смотрела на меня. И, когда мы сели за стол, я понял, чем она подкупала моих одиноких мужиков.

Я понял.

Она была женственна. Сексуально женственна. Она была по-женски слаба, по-женски добра, по-женски глупа или проста. Она двигалась, как настоящая деревенская богиня - покачивая округлыми бедрами, чуть колыша полной грудью под тонкой материей платья. Она была доступна, доступна в любой момент и всегда - но только для тебя. Как ей удавалось создавать такое ощущение известно, видимо, одному Сатане.