Роберт Уилсон - Спин

— Видишь? Сегодня далеко видно, Джоди. Очень далеко, до конца чего угодно. До конца всего.

Он улыбался, хотя по щекам его катились слёзы.

Я вернулся, чтобы послушать новости. Фултон сказал, что на кабельных каналах вещание круглосуточное. Мерцание прекратилось час назад. Просто исчезло, прихватив с собою Спин-оболочку. Как «Спин» начался, так и завершился, без фанфар, без шума, если не считать необъяснимых радиошумов, доносящихся с освещённой Солнцем стороны планеты.

Солнце.

Три с лишним миллиарда лет назад оно исчезло за оболочкой «Спина». Я попытался вспомнить, что Джейс говорил о нынешнем состоянии светила. Смертельно, это ясно, зона безопасности давно убежала от нас, об этом все знали. Кипящие океаны — любимый штамп прессы. Но когда мы поджаримся? Утром, к полудню, через неделю?

Собственно, велика ли разница?

Я вернулся в свой номер, включил видеопанель, нашёл Нью-Йорк. Паника ещё не разразилась, народ в массе своей спал, а проснувшиеся и увидевшие звёзды сделали свои выводы и приняли свои меры. Редакция телеканала, к которому я подключился, в пароксизме журналистского героизма выставила камеру, направленную к океанскому горизонту, на крыше, на Тодт-хилл, на острове Стейтен-Айленд. Восточный горизонт уже светлел, но солнце ещё не показалось. Пара взбудораженных дикторов читали друг другу свежеполученные бюллетени.

По их словам, с Европой связь после прекращения мерцания не восстановилась вследствие ионосферных возмущений и сбоев в работе связной электроники. Поэтому предполагать худшее пока нет никаких оснований.

— Как всегда, пока не представлено официальное мнение, лучше всего оставаться на местах и слушать наши сообщения. По возможности оставайтесь дома, уважаемые телезрители, — воззвал к аудитории один из дикторов.

— Сегодня, как никогда, — добавил его партнёр, — люди хотят видеть своих близких, членов своих семей.

Сидя на краю койки, я дождался восхода солнца.

Вот высотная камера засекла край алого облака, как будто всплывшего над маслянистой поверхностью Атлантики. Облако превратилось в бурлящую дугу, и объектив прикрыл оптический фильтр, чтобы убрать ореол.

Размер представить, конечно, затруднительно, да и цвет, возможно, искажался камерой, но солнце казалось чрезмерно вспухшим светящимся воздушным шаром красно-оранжевого цвета. Оно всплыло над океаном, над Куинсом, над Манхэттеном.

Я ждал дальнейших комментариев, но взошедшее солнце вдруг сменилось студией на Среднем Западе, в которой какой-то дежурный репортёр, явно не диктор и не модератор, сбивчиво увещевал публику сохранять спокойствие.

Я выключил коммуникационную панель, подхватил чемодан и медицинский саквояж и отправился к машине.

Фултон и Джоди вышли меня провожать. Оба ощущали себя моими старыми друзьями и не хотели со мной расставаться. Джоди почему-то выглядела испуганной.

— Джоди разговаривала с матерью, — объяснил мне Фултон. — Та о звёздах не слыхала, как я полагаю.

Я старался не думать об этом предутреннем звонке. Джоди из пустыни звонила, чтобы сообщить матери то, что та мгновенно восприняла как надвигающийся конец света. Конечно же, мать постаралась проститься с дочерью, не пугая её, защищая от страшной правды.

Джоди прижималась к отцу, тот обнимал её рукою за плечи, олицетворение нежности и привязанности.

— Вам надо уезжать?

Я заверил её, что мне очень надо уехать.

— А то вы можете остаться. Папа сказал.

— Мистер Дюпре врач, — объяснил Фултон. — Его, наверное, ждёт больной.

А ведь так оно и было.

В восточном направлении на дорогах в это утро происходило нечто, напоминавшее чудо. Многие ведут себя в заведомо последние свои часы непристойно. Мерцание, забравшее с собой Спин-оболочку, практически все восприняли как генеральную репетицию перед последним ударом неумолимого рока. Кто из нас не вслушивался с замиранием сердца в зловещие прогнозы: вспыхнувшие леса, обжигающе жаркий воздух, кипящие водоёмы… Неясным оставалось лишь день или неделя — на сколько растянется мучение и как скоро подоспеет на помощь смерть.

И потому разбивались витрины и изымалось из них то, что приглянулось, руки тянулись к тому, чем обделила жизнь; мужчины бросались на женщин, иные из них обнаруживали, что сдерживающие факторы перестали действовать и на жертв, так что не одну мошонку сокрушили колени и когти внезапно обретших силу и решимость представительниц «слабого пола». Старые счёты сводились при помощи пистолетов, выстрелы трещали по малейшему поводу и без повода. Самоубийствам потеряли счёт. Я подумал, что Молли, если она не покончила с собой при первом же проявлении мерцания, теперь почти наверняка поставила точку, где-то в глубине души довольная тем, что её мудрый план осуществился по-задуманному. По этой причине я даже пожалел её — в первый и единственный раз в жизни.