Николай Беляев: Теплый весенний день [СИ]

Таких автомобилей Гале видеть не приходилось — зализанный силуэт с блестящими стёклами, широкие колёса совсем небольшого размера… На овальной эмблемке — надпись «Ford». Ну хоть что-то знакомое, это вроде американская марка — Галя знала, что «форды» послужили основой для ГАЗиков. Ну точно фантастика! А вон ещё одна похожая машина, и ещё… Яркие, как цвета радуги.

Практически у каждого дома с бабушкой кто-то здоровался, перекидывался парой слов. Желали здоровья, поздравляли с праздником… но с каким же праздником?

Громкоговорители тоже не молчали — правда, они были не привычными чёрными рупорами, а небольшими, крашеными серебристой краской, да и было их намного больше. Из них негромко лилась музыка — но незнакомая.

От очередной трели отчего-то стало жутковато:

Галя слушала и не понимала. Неизвестный певец хрипло пел, и пел о войне. Но о какой войне? С кем? В этом полуфантастическом мире была война? Урал — значит, это Советский Союз. Ну да, как же может быть иначе… И деревня знакомая… почти.

Песня закончилась, тихо зазвучала новая, с нотками вальса. Бабушка теребила в руках несколько красных гвоздик. Отделила две, дала девушке:

— Возьми…

Девушка едва сдержалась, чтобы не спросить — зачем. Она уже боялась, что любое неосторожное слово выдернет её из этого удивительного сна.

А людей становилось всё больше, и двигались они туда же, куда и бабушка с девушкой. Шли и в одиночку, и по двое-трое… Большинство — пожилые, но была и молодёжь, и немало. Почти у всех в руках были красные гвоздики.

Галя попыталась опять вслушаться в слова песни — из-за гомона разбирать было всё сложнее:

— Ленчик, ты когда обратно?

Галя не сразу поняла, что пара, высокий парень в накинутой лёгкой куртке и яркая девушка в узких голубых брюках, обращаются именно к ней.

— Что?

— Мы часа в три обратно в город, можем тебя на машине подбросить.

Пробормотав «спасибо», девушка скорее почувствовала, чем услышала: «Что это сегодня с Ленкой? Будто не узнаёт…»

Эх, песню прослушала. Может, там что-то прояснялось?

А ведь, похоже, пришли. Бабушка же говорила что-то про мемориал.

Вот и он, чуть в глубине от улицы, к нему ведёт аллея, обсаженная высоко вымахавшими тополями. Все вспоминают какую-то войну… Мемориал тоже к этому?

Опять ожил громкоговоритель:

Почему-то защемило сердце.

Калитка из металлических прутьев распахнута. Дорожка выложена бетонными плитками.

А в конце дорожки — белая фигура бойца. В накинутой на плечи плащ-палатке, без шапки, со склонённой головой и автоматом в опущенной руке.

И перед ним всё усыпано цветами. Теми самыми красными гвоздиками — девушка с бабушкой пришли сюда не первыми, несмотря на то, что пришли до какого-то «митинга».

Мраморная плита, на ней слова: «Никто не забыт, ничто не забыто».

Бабушка, нагнувшись, положила две гвоздички к остальным. Галя, на секунду замешкавшись, машинально сделала то же самое… и увидела, что глаза бабушки полны слёз.

День Победы? Над кем?

И только теперь до неё дошло, что плиты, вертикально стоящие по обе стороны от белой фигуры, сверху донизу исписаны. Имена. Имена. Имена…

Тысячи имён, выбитых на розовом граните.

Красноармеец. Красноармеец. Сержант. Младший лейтенант. Красноармеец…

И год. Почти везде — 1941 год.

Сорок первый? Но это же…

Додумать мысль она не успела — взгляд упал еще на одну плиту, на этой были эмалевые овалы с портретами — такие, как ставят на могилах. Только овалов было много, в несколько рядов.

Ближний. Иванов Николай… и знакомое лицо — вздёрнутй нос, озорные глаза, неизменная кепка…

Галя даже знала эту фотографию — она вырезана из общего снимка, сделанного, когда в колхоз приезжал фотограф.

А вот ещё… Боже мой, это же невозможно…

Васька Семёнов, Сима Гриневич, Ленка Петренко, Андрейка Соколов… он же маленький совсем…

И даты смерти у всех — сорок первый, сорок второй, сорок третий.

Галя не знала, сколько простояла вот так, столбом, совершенно не замечая происходящего вокруг. Сон из фантастического вдруг стал ужасным… и страшнее всего было исподволь подползающее понимание того, что это совсем, совсем не сон…