Михаил Лезинский - Колючая Арктика

— До моего писательства ещё было далеко, Максим! После пастушества работал секретарём сельсовета два созыва, радистом, электриком…

— Электриком!? И я работал электриком, Сеня! Я, Сеня, классный электрик!

Кучаев, почему-то обрадовался этому факту общности с биографией родоначальника юкагирской романистики.

Курилов захохотал, весело и заразительно. Умел, умел, этот родоначальник вкусно смеяться!

— До сих пор, Максим, настоящие писатели выходили из врачей. Антон Павлович Чехов, например, Викентий Вересаев…Кто там ещё?…

— Елпатьевский, Крелин, Горин, Арканов, — подсказал Кучаев.

— А мы с тобою, Максимушка, просто обязаны создать династию писателей-электриков, но не сможем, — Курилов вздохнул, — вкалывал я не только электриком, но и киномехаником, и инспектором отдела культуры и…

— Настоящий писательский диапазон!

— Но, работая инспектором отдела культуры, сбежал, не видел перспективы! Перешёл на новую должность — стал рабочим Черского авиапредприятия.

— Каким таким рабочим? Там что — завод? Скажи сразу: без отрыва от основной работы, закончил курсы пилотов и стал полярным лётчиком высшего класса!

— Завода там действительно нет, но есть там свиньи и коровы. Вот я и стал свинокоровьим рабочим… Прихожу с утра, а меня встречают голодные мои меньшие братья свинорыльчики и коровушки совершенно голодными. Оказалось, всё это копытное хозяйство называлось "строго засекреченным объектом", — нет, нет, все о нём знали, но сметой эта скотоферма не была предусмотрена…Но проверяющих этот факт мало смущал. Их под разные праздники наезжало множество и, проверяя расходы-приходы авиапредприятия, находили, мягко выражаясь, разные несостыковки не предусмотренные бюджетом, посмеивались: "Ну что ж, дальше будем искать, или… Всегда побеждало "или!" — на "секретном объекте" одной свинюшкой или окорочком становилось меньше.

— Но при чём здесь твои голодные меньшие братья! До твоего появления их что ли не кормили?

— Кормили, Максим, кормили! Я только продолжил традицию, а после меня, её продолжают другие. Дело в том, я ходил по квартирам и… собирал отходы!

— Заставляли, что ли?

— Да не заставляли, но и не помогали, как ты выражаешься, материально. Но хрюшки не знают, что них смета не выделена и хотят есть как все!

— Н-да, — вздохнул Кучаев, — работёночку, прямо скажем, ты себе подобрал не пыльную. Прямо замечу: сосудо-сердечно-успокаювающую.

— Верно подметил. Слушай, Максим, накапай из новой бутылки по напёрсточку, а потом подойди ко мне.

Кучаев нацедил коньяк в стаканы малыми порциями, подошёл к Семёну. Чокнулись. Выпили.

— А скажи, брат Максим, нет на моей физиономии некоторой дьявольской печати?

Кучаев подошёл к Семёну вплотную, приложил два пальца к виску.

— Судя по внутренним извилинам, которые передаются мне сквозь височные части черепа, ты станешь самым большим писателем на этой улице и примыкающим к ней тупикам… Позолоти, ручку, красавец, больше и приятней скажу!

— Ты, дружище, не под черепную коробку влезай, а снаружи смотри: нет ли на моём лице уголовной отметины!?

— С чего это ты вдруг? Приворовывал комбикорма, которых не было, у хрюшек и они капнули на тебя в местком?.. При нашем всеобщем воровстве, эта такая малость, что и вспоминать не стоит.

— Э… нет, свиньи на меня не могут быть в обиде!.. Вот ты на моей роже не нашёл никакой печати, а наши, — самые лучшие в мире полярные лётчики, — обнаружили сразу же уголовную печать!

— Срок тянул!?

— Какой там срок! Обнаружили и решили, правильно, между прочим, решили: есть во мне что-то воровитое… Если и сам не украду, то жулика, во всяком случае, не выдам!

— Ну ты даёшь, Семён!

Но Курилов будто не слышал, продолжал гнуть своё. Совсем забыл Кучаев, что перед этим разговором, он разливал коньяк "по напёрсточку", и видно перекапал, — рука вздрогнула! — пару капель перелил.

— Наши славные летуны воровали сами у себя аккумуляторные батареи, — в тундре это дефицит! — и поручали мне сбывать их в стойбищах, в посёлках… Для этой цели даже персональный вертолёт выделили! Я и сбывал, то есть, выменивал на всякую вкуснятину: чир олеринский, языки оленьи, печёнку, рыбу копченную и вяленую…Так что, согласно уголовного кодекса, меня бы назвали сообщником!

— Брось казниться, за давностью лет…

— Какого шакала, за давностью! Сегодня продолжается то же самое! Лётчики меняются, а промысел процветает и сегодня!

После всех этих передряг, мне и захотелось…писать! Записать всё, что произошло со мною…нет, нет, вовсе не на авиапредприятии, а в далеком-предалёком моём прошлом. Начал писать о себе, а потом позачёркивал всё, думаю, обо мне и Максим Кучаев напишет, — Семён зыркнул на Кучаева смоляным глазом, — а я напишу о судьбах юкагирского народа. Вот после всех этих передряг, стал я писателем, потом — журналистом…Впрочем, как говорит редактор нашей газеты, журналистом я не стал и по сей день!