Лайт Дэйтон - Муравейник

Перекушенный почти пополам, погиб Резек. Рядом с ним пали еще двое лесорубов.

— Вниз, уходим вниз!

Чекира отмахнулся от наседавшего шестилапого, спрыгнул во внутренний двор, помчался к своему дому.

Муравьи уже заполонили галерею, всесокрушающим потоком потекли вниз по скатам.

Смертоносцы хлестали наступающие отряды муравьев ментальными ударами, и все больше хитиновых воинов становились непобедимыми безумцами.

Тогда Сшагу бросил в бой последний резерв — на шестилапых двинулись опытные, привычные к схваткам бурые пауки. Страшная картина развернулась перед глазами немногих выживших защитников-людей. Ни один человеческий разум не в состоянии оценить леденящее кровь безмолвие битвы насекомых. Не раздаются победные кличи, не слышно ни стонов раненых, ни звона оружия. Только шелест множества лап, треск ломающихся под напором мощных жвал хитиновых панцирей, жесткий скрип входящих в плоть врагов ядовитых клыков.

Муравьи вцеплялись, перекусывали, разрывали противника на несколько частей. Пауки опрокидывали рыжих ударами мощных передних лап, откусывали головы, разили ядовитыми челюстями.

Но Восьмилапые не смогли даже оттеснить муравьев. Окруженные, каждый в одиночку, они бились сначала за Управителя, потом просто защищая свою жизнь. Впервые за многие сотни лет пауки столкнулись с достойным противником. Сотни изувеченных рыжих тел устлали каменные плиты галереи. Кровь не успевала стекать со стен. И все же муравьи одолевали. Всего восемь пауков было в резерве у Сшагу — этого было слишком мало, а муравьи, подстегнутые невиданной боевой яростью, не ослабляли напор. Вот разорван в клочья один паук, обездвижен и искромсан жвалами второй, третий…

Битва, очевидно, была проиграна. Муравьиные отряды легко прорвали последнюю линию обороны, разметали немногочисленный людской заслон и вцепились в цепочку смертоносцев, так и не осознавших гибельность своего ментального напора. Часть насекомых устремились вниз по скатам, преследуя разбегавшихся в ужасе людей. В двух-трех домах еще пытались отбиваться, но долго это продлиться не могло. Рассвирепевшие шестилапые заполонили весь внутренний двор Валега, рыскали по землянкам, подвалам, домам. Спасения от них не было.

Чекира и примкнувший к нему ополченец, имени которого он не знал, отбивались в проходе жилого дома. Оба устали, с них градом валил пот, многочисленные порезы кровоточили. Муравьи, казалось, поставили перед собой цель: уничтожить этих двоих. Рыжих тварей все прибывало.

Последние защитники Валега переглянулись, одновременно кивнули друг другу:

— Вперед!

Расшвыривая наседающих муравьев, воины даже на какое-то время расчистили от шестилапых площадку перед домом. Озадаченные муравьи на мгновение отступили. Чекира ухмыльнулся запекшимися губами:

— Ну! Идите сюда! Ополченец хрипло спросил:

— Ты — Чекира, да? Тот смог лишь кивнуть.

— А я — Хомар, колесничий из Акмола. Славная драка была, Чекира. Прощай. Может, где и свидимся…

Муравьи опомнились, набежали, и оба воина остались лежать на искромсанных останках своих недавних врагов.

В одной из землянок пожилая Верита набросила на ворвавшихся шестилапых плетеные паутинные покрывала:

— Получайте! — И подожгла их.

Пламя охватило невесомую сухую материю. Старая ткачиха спалила троих рыжих, но и сама сгинула в огненном вихре.

Шестилапые убивали всех без разбора. Одних — прямо в липкой от страха темноте собственных землянок, других неумолимые жвалы выволакивали наружу и разрывали на части. Крики о помощи некому было услышать, все защитники были к тому времени уже мертвы.

Дом Управителя стал могилой для десятков его прислужников и в том числе Каргита, который, лишенный ментальной поддержки от Сшагу, в ужасе забился в самый дальний угол подземной кладовой, надеясь, что про него забудут, не заметят, что обойдется. Не миновало… Перед смертью Каргит визжал, как перепуганная женщина, но так и не сделал ни одной попытки оборониться.

К середине дня живых обитателей в Валеге не осталось.

Редар давно потерял счет восходам. На поверхность его не выводили, и он совсем утратил чувство времени. Даже во время осады пещерного города, когда приходилось по несколько дней не выходить в пески, он, стоя на заграждении перед скальным проемом, всегда мог видеть краешек бездонно-синего неба между пиками скал, нависающих над тропой.

А здесь, в этом мрачном помещении, не было даже самого маленького оконца, даже малюсенькой щели, сквозь которую пробивался бы дневной свет. Ничего — только плесень, гниль и сброшенные во время линьки шкурки мокриц.