Глеб Голубев - Тайна пирамиды Хирена

И все же, когда я подошел к штольне, пробитой Красовским, мне почудилось, будто впереди промелькнула чья-то тень...

Да, у меня явно разгулялись нервы. Долго ли пробыл в пирамиде, а уже начала мерещиться всякая чертовщина. Не хватает еще тоже стать суеверным по печальному примеру Красовского и старика Ханусси. Хотя, честно признаться, я теперь, пожалуй, понимал ученого. В такой обстановке не мудрено стать и нервнобольным.

Последний участок пути по штольне я нарочно прошел не спеша. Но все равно, не стану кривить душой, испытал явное облегчение, когда увидел впереди сверкающий солнечный свет и, выбравшись из пролома, с наслаждением вдохнул горячий, раскаленный, но зато такой чистый воздух пустыни.

К обеду я немножечко запоздал. Но, к счастью, и обед слегка задержался, так что упреки достались не мне, а повару.

- Что это с вами, Ханусси? - удивился я. - Ведь вы всегда так пунктуальны, хоть часы проверяй.

Старик развел руками, поклонился и смиренно сказал:

- Заходил перед отъездом проведать старого приятеля, йа хавага. Прошу извинить. Больше этого не повторится, йа хавага.

Опять он упорно величает меня "иностранным господином", вот чертов старик!

За обедом мы наметили маршрут разведочной поездки и состав отряда. Не обошлось без споров. Поместиться в машине могло не больше шести человек. Я решил взять с собой, кроме проводника, Павлика, нашего художника Казимира Петровича, Женю Лавровского и Ханусси, чтобы не тратить времени на приготовление пищи. Остальным предстояло закончить к нашему возвращению упаковку находок.

Брали мы с собой и приборы для электроразведки. Но Зина накануне подвернула ногу, да и без того поездка будет тяжелой и утомительной, - я решил оставить девушку в базовом лагере вместе с Андреем Аккуратовым. А с аппаратурой мы какнибудь управимся сами: один из неписаных экспедиционных законов гласил, что каждый должен владеть основными навыками специальности товарища, чтобы при необходимости всегда подменить его.

Андрей отнесся к моему решению философски, кропотливая лабораторная работа была ему по душе. Но Зиночка обиделась и в отмщение не разговаривала со мной весь вечер; в гордом одиночестве она сидела на берегу.

ГЛАВА V. "СЫН МОЙ, МСТИТЕЛЬ МОЙ!"

Мы отправились в путь рано, едва забрезжил рассвет. Но на базарной площади уже сидели женщины в черных мешковатых мелайях, разложив перед собой нехитрый товар: овощи, связки плодов манго, корзины из тростника, - их крышки в точности повторяли форму древних боевых щитов, изображения которых сохранились на фресках. Седая старина была живучей и на каждом шагу давала о себе знать в этой древней стране.

Мы миновали огороды, потом большой пустырь, раскинувшийся вокруг селения, - здесь еще была хоть какая-то растительность в виде чахлых колючих кустов и валявшихся далеко друг от друга диких арбузов, пустых внутри, словно мячи. А потом перед нами раскинулась настоящая пустыня, ее унылую плоскость лишь подчеркивала смутно темневшая вдали невысокая гряда Нубийских гор.

Два наших "доджа" бойко бежали по этой равнине без всякой дороги. Барханов тут не было, и плотно слежавшийся песок отлично держал машины. Только посвистывал ветер, сначала приятно прохладный, бодрящий, но постепенно раскалявшийся под лучами быстро поднимавшегося солнца и уже не приносивший никакого облегчения.

Проводником мы взяли пожилого бедуина, по имени Азиз, одного из наших рабочих. Он объездил всю пустыню на сотни километров вокруг и знал здесь каждый камешек.

Мы ехали уже третий час, а горы все отступали, оставались такими же далекими и размытыми. Кто знает: может быть, именно там, в горах, и спрятана настоящая гробница Хирена? Он, наверное, отлично знал свои родные края и выбрал для нее местечко поукромнее.

Намечая маршрут похода, я надеялся все-таки напасть на какие-нибудь признаки этой гробницы. Древняя караванная тропа, заброшенные каменоломни, развалины колодца - все могло подсказать к ней дорогу. Просто разведать еще неизвестные древние памятники - и то уже было бы ценно. Но в глубине души я надеялся на большее...

Солнце поднималось все выше, и удовольствие от быстрой езды постепенно испарялось. Лицо жег раскаленный ветер и больно кололи тысячи мельчайших песчинок. Голова будто налилась свинцом и начинала гудеть, словно телеграфный столб в открытом поле.

Первую остановку мы сделали возле небольшой скалы, одиноко торчавшей среди песков. Такие скалы, растрескавшиеся под солнечными лучами и покрытые бесчисленными рябинками от ударов песчинок, переносимых ветром, называют останцами. Далеко приметные, они с древнейших времен служили в пустыне маяками, и обычно все проходившие мимо караваны оставляли на них какой-нибудь памятный значок.