— Капитан, я там притащил в виварий какого-то зверя пушистого и с хоботом. Правда, хобот так себе, если в два кулака впритык взять…
Последние слова я говорил зря, так как капитана в лазарете уже не было, он бегом бежал в виварий, чтобы пуджика обслужить. Это мне не понравилось: значит, наличествуют остаточные явления гипноза. Это потребует от меня принятия экстравагантных и нежелательных мер… Я услышал, как капитан хлопнул дверью вивария. И я защелкнул снаружи задвижку.
Для этого мне даже вставать не пришлось: зная конструкцию, телекинетически управиться с замком — пара пустяков. Естественно, в виварии никого не было, но там была вода и еда…
В галактике каждому известно, что ничто так не было развито в нашем экипаже, как чувство товарищества, и, исходя из этого, я решил использовать шишку на голове, чтобы заманить на катер и биолога. Он был у нас вместо корабельного врача. Это раз. И у него хобби — нейрохирургия. Это два. Шишка, хоть и не более чем плод моего воображения (а укажите мне болезнь, в которой воображение не играет роли), выглядела убедительно, и биолог не мог не заняться ею. В крайнем случае, думаю, дам согласие на трепанацию черепа, якобы для устранения последствий сотрясения мозгов. А какой любитель устоит перед такой возможностью?
… Биолог долго рассматривал устрашающую чалму из бинтов, которую я сварганил у себя на голове. К тому же я был бледен от боли в спине (уж лучше бы я вызвал ожог, как-то привычнее). Он даже перестал почесывать шею возле нижней губы своего пуджика. Очень мне захотелось дать тому по хоботу, но я понимал, что пока еще не время.
— Бластер на затылок упал, — скривился я. — Дулом вниз. И перевязать некому.
— Дай посмотреть, — страстно выдохнул биолог.
— На, гляди! — я сел, сдернул с головы чалму и застонал. Биолог почтительно уставился на мою гулю. — Рвота была. И сейчас голова болит. И озноб…
— Сотрясение. Точно тебе говорю — сотрясение. Но куда же ты? Тебе покой нужен.
— На катер. Ты чеши, не отвлекайся. А я пойду, лед на голову положу, может, поможет.
— Лед — это в самый раз…
Биолог догнал меня, когда я поднимался на катер. Он взял меня под руку и повел в лазарет, но не довел. Я буквально вдавил его в дверь вивария и закрыл створку, не слушая громких высказываний капитана.
Все! На сегодня с меня хватит. Памятуя, что сон — лучшее лекарство, я завалился у себя в каюте и проспал весь день и всю ночь. Зато встал здоровее, чем был. Брился на ощупь, чтобы лишний раз не глядеть на себя в зеркало: берег хорошее настроение.
Пошел к лагерю, или колонии, не знаю, как назвать. А может, правильнее — к лежбищу пуджиков. Спина почти не болела, шишка помягчела и спала, что сильно утешило меня. К поясу у меня был привязан видикортиновый линь, который ни перерезать, ни даже перегрызть нельзя. Я занял позицию возле ручья и ждал недолго. Космофизик закончил отделку сарая и, сидя на днище опрокинутого ведра, любовался содеянным. Надпись о том, что здесь был я, он замазал, и это почему-то показалось мне обидным. Я сосредоточил взгляд и легко отвалил от стенки большой кусок штукатурки. Песок с глиной — с этим и ребенок справится.
Космофизик заволновался, собрал в кучу штукатурку, схватил ведро и побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе, пока я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через плечо и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке, болталось и било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете, убедился, что линь не мешает кровообращению, и вернул ему подвижность. Вернулась и способность скрежетать зубами:
— Ну, Вася!
— Лежи, — говорю я. — Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на очереди.
— Чего я тебе сделал, а?
— Мне ничего. Но ты пошел против естественного стремления всего живого к красоте. Ты на планете сарай построил.
— Дворец! — закричал космофизик.
— Сарай! — говорю я, а сам в эпидиаскоп голографическую пленку вкладываю. Включил аппарат, и во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною в разных ракурсах.
Увидел это мой космофизик и сник, даже барахтаться перестал, только зашептал что-то детское и трогательное.
… Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина, и без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух десантников. А невыключенные киберы — как там у них программа перестроена, не знаю — могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового планетолога. Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер больного планетолога, то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит, и надо нести больного.
Читать дальше