Виталий Забирко - Рай под колпаком

— Так ты импотент? — У Верунчика опять сработала женская логика. — Такой молодой, а уже… Жаль… В ракетных войсках служил? Или с рождения?

— Ни то ни другое. Я принципиально не приемлю секс за деньги.

— За деньги! — оскорбленно фыркнула Верунчик. — Принципиально, видите ли, он не приемлет! Да твой обед не менее сотни баксов стоит, а я всего полтинник в час беру… — Она окинула меня взглядом с головы до ног. Профессиональным взглядом, оценивающим. И неожиданно смягчилась. — Впрочем, если для тебя это столь принципиально, могу и бесплатно обслужить. Ради интереса. Или, как ты говоришь, бескорыстно. Попробую, что это такое, может, понравится?

Помимо воли я рассмеялся.

— Мой обед не стоит и тридцати зеленых. Но не в деньгах дело. А в том, что ничего ты, глупенькая, не понимаешь. Я не приемлю секс в его голом, так сказать, виде: траханье ради траханья, физиологический акт как технологический процесс. Если между мной и женщиной не возникло взаимное влечение, или, говоря высокопарно, наши отношения не окутывает некий романтический флер, то незачем падать в кровать. Но такие отношения называются несколько иначе.

Верунчик смотрела на меня вовсе глаза. В расширенных черных зрачках читалось то ли изумление, то ли восхищение, то ли…

— Блядство — вот как это называется, — безапелляционно брякнула она. В свои юные годы Верунчик была прагматична до мозга костей.

— Все, закрыли тему! — раздраженно поморщился я. Тоже нашел, кому лекции о морали читать.

Но Верунчик на этом не успокоилась. Видимо, зацепили мои слова до крайней степени.

— Флер ему подавай… — бурчала она, не глядя на меня и усиленно налегая на шурпу. — Романтику… Экзотику… Это, надо понимать, чтоб у нее поперек была… И сама с тремя сиськами…

— Успокойся, — примирительно сказал я и положил ей ладонь на плечо.

— Да ну тебя!

Она стряхнула мою ладонь, отвернулась, смахнула с ресниц слезы.

— Честное слово, не хотел обидеть. Хочешь, коньячку закажу? А Афанасию морду набью и освобожу тебя на сегодня от работы?

Верунчик замерла в кресле, немного подумала.

— Нет, — рассудительно сказала она… — Не надо. Афоне сегодня деньги очень нужны, а кто меня защищать будет, если ты его выключишь, как в прошлый раз?

Она снова взяла ложку, доела шурпу, отодвинула горшочек в сторону.

— Вот, а говорила, что порция на троих, — хмыкнул я. — Пополнеть не боишься? Клиенты разбегутся.

— Калорий с клиентами знаешь сколько расходуется? — бесхитростно ответила она. — Говорят, что трахнуться один раз, это как вагон дров разгрузить. А у меня за смену иногда три-четыре таких вагона… Не до жиру, быть бы живу. — Она пододвинула к себе судочек с селедкой в винном соусе, попробовала. — Это что — селедка? Совсем непохожа…

И тут я понял, что полезного могу выведать у Верунчика.

— Слушай, Верунчик, а ты всех своих клиентов помнишь?

Она посмотрела на меня, как на дефективного.

— Ты чего, смеешься? Еще у токаря поинтересуйся, все ли он болты и гайки помнит, которые за смену выточил.

— Что, совсем никого не помнишь?

— Нет, почему же… — Глаза у Верунчика подернулись томной поволокой, и она даже перестала есть. — Некоторых помню…

— Не было ли среди них некоего Викентия Павловича Ремишевского?

— Ты чего, Артемушка? — жеманно улыбнулась она. — Я ведь их не по именам помню…

— Он здесь, неподалеку, в двух кварталах от ресторана работает. Замдиректора банка «Абсолют». Вполне может в «Chicago» обедать.

Улыбка у Верунчика стала еще шире.

— Их профессиями тем более не интересуюсь, — уточнила она. — Разве фотку покажешь, может, узнаю.

Я вынул ручку и на салфетке секунд за десять набросал портрет Ремишевского.

— Ух ты! Как живой… — восхитилась Верунчик. — Да ты художник, Артем! А меня сможешь?

«Как живой…» — рефреном отдалось в сознаний. Определенно видела.

Я быстренько набросал и ее портрет, естественно, приукрасив. Нарисовал улыбающуюся, с чуть большими, чем на самом деле, глазами, искрящимися весельем.

— Вот это да! А красками на холсте сможешь? — загорелась Верунчик. — Я в комнате у себя повешу…

— Портрет маслом дорого стоит. Твоего годового заработка не хватит.

— Опять лапшу на уши вешаешь? — Она подозрительно уставилась на меня. — Видела я картины местных мазил — они в сквере Пушкина каждый день торгуют. Самая дорогая сотню деревянных тянет.

— Извини, соврал. — Я сделал вид, что сконфузился. И соврал второй раз: — Не умею я красками рисовать.