Виталий Забирко - Рай под колпаком

Пивных заведений, как стационарных кафе с броскими названиями, так и безымянных летних, с традиционными зонтиками, выносными пластиковыми столиками и креслами, в Холмовске расплодилось превеликое количество. Но этот пивной ларек был единственным в своем роде. Что-то в нем осталось от советских времен, когда главным был сам продукт, то есть пиво, а не качество обслуживания. Официанты здесь отсутствовали, пиво подавалось в стеклянных кружках из-за мутного окошка в торце девятиэтажки вечно недовольным, небритым мужиком в грязном халате, а распивалось в десяти метрах от места выдачи — под открытым небом на длинном металлическом столе у парапета, отделявшего липовый сквер от широкого тротуара. Пиво, стоившее в ларьке раза в три дешевле, чем в любом кафе, и непрезентабельность обстановки привлекала сюда в основном контингент рабочих рудника, принимавших пару кружек после смены с устатку да под водочку.

Светлое пиво местного пивзавода, несмотря на дешевизну, всегда было свежим, холодным и на удивление вкусным, духмяным, быть может, потому что не содержало консервантов. Поэтому я здесь иногда осушал кружку-другую, про себя шутливо именуя это действо «хождением в народ».

Взяв пару кружек, я прошел к металлическому столику и купил небольшую воблу у приторговывающего на парапете одноногого старого инвалида в замызганном пиджаке с тремя рядами орденских колодочек. Старик, прозванный «Полковником», являлся такой же неотъемлемой частью пивного ларька, как грязный халат бармена. Не знаю, был ли он действительно полковником в отставке или нет, но к своему воинскому прошлому Полковник относился с честью — раз в полчаса доставал из кармана тряпицу и любовно протирал орденские колодочки.

Первую кружку я выпил залпом и, в ожидании, пока алкоголь начнет снимать стрессовое состояние, принялся чистить воблу.

Справа от меня в одиночестве пил пиво прилично одетый высокий седой мужчина с аккуратно подстриженной и такой же седой бородкой. Явно не из обычного контингента ларька. Застывшее лицо, остановившийся взгляд, черная рубашка, кольцо на левой руке, след от этого кольца на безымянном пальце правой взывали к сочувствию. Я задержал взгляд на его лице, хотел выразить соболезнование, но вовремя прикусил язык. Мужчина в сочувствии не нуждался — он бы его просто не принял. Настолько ушел в себя, что ничто мирское его не интересовало.

Я же начинал постепенно отходить после электрического шока и, несмотря на соседствующую чужую скорбь, обретал способность радоваться жизни. Поэтому отвел взгляд от седого мужчины и посмотрел налево.

Слева, по обе стороны стола, расположилась компания четверых мужчин в летах, но явно не пенсионного возраста. По всем признакам — огрубевшие руки с траурными полосками под ногтями, обветренные лица — это были рабочие рудника, раскрепощавшиеся после смены. На столе стояли четыре кружки пива, полиэтиленовые стаканчики, одноразовая тарелка с копченой мойвой, две бутылки водки — одна пустая, вторая наполовину; на обрывке газеты лежала скомканная фольга от плавленых сырков, рыбьи кости, несколько кусочков хлеба. Компания уже достаточно раскрепостилась, поэтому разговор, как водится, велся на политические темы. Два на два — как стояли.

— Если Лазутченко станет губернатором, мы заживем! — утверждал малорослый крепыш с багровым лицом. — Толковый мужик, хозяин!

— Дерьмо он, а не хозяин! — возражал худой и бледный, как сама смерть, оппонент напротив. — Миллионами ворует! Ты читал, что о нем Гудков пишет? — Он постучал заскорузлым пальцем по обрывку газеты. — Вот если Гудков станет губернатором…

— Ага! А Гудков чистенький, не ворует? Станет губернатором, начнет так воровать, что мы без штанов останемся!

Я слушал «диспут» и посмеивался про себя. Невольно, как сравнение, вспомнились строчки из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, когда старожилы Черноморска обсуждали на рынке известных политиков начала двадцатого века: «Бриан — это голова, я бы ему пальца в рот не положил…» Прошло почти сто лет, но ситуация практически не изменилась. Разве что с поправкой на лексику да тем, что старожилы Черноморска перемывали косточки политикам глобального масштаба, а рабочие рудника — мелким местным сошкам. Но и в этом разница невелика — как сейчас уже никто не знает, кто такой был Бриан, так и через двадцать лет память о неких Лазутченко и Гудкове выветрится из голов обывателей.

По мере того как спор разгорался, крепло ехидное желание вмешаться: Наконец я не выдержал.