Сергей Агафонов - Кодограмма сна

От обиды, что их не печатают, наши писатели рабочего класса стали хуже трудиться, перестали выполнять норму и были уволены без выходного пособия, а рыбий профсоюз за них даже не вступился. Для него все, кто плавает близко к поверхности и выпрыгивает, чтобы вычитать нечто в звездном небе, – говно.

Таким образом писатели рабочего класса оказались лишними людьми.

Гузке еще повезло. Он был уже старенький и вышел просто на пенсию. Дедушка Миша, как его звали знакомые распущенные подростки, стал ходить в баню, но не мыться, а творить. В некоем году на кафеле с помощью примитивной бормашины старик стал изображать, как он их называл, "пейзажи" – эротические картинки, иллюстрирующие обычные беседы рабочих, то и дело желающих друг другу совокуплений с кем попало вплоть до мифических персонажей. Десять лет он этим занимался. В бане за работой Гузка и умер.

Молодым Рождественскому и Жану было много хуже. У них не было бормашины, опыта банной жизни, пенсии, и вот…

За пять лет до смерти дедушки Миши писатель Рождественский сочинил небольшой фотороман "СОЛОМОНЕЕВ И ГЛАФИРА", в котором протестовал против отсутствия возможностей у молодых рабочих приобрести отдельную жилплощадь в кредит. Герои фоторомана в знак протеста против угнетающей безбытности отказываются трахаться и заявляют об этом, сидя голыми в постелях, на специально собранной пресс-конференции.

Но дальше всех пошел И. Жан. Однажды он записал в своем дневнике: "Не жили хорошо, нечего и начинать". Жан решил жить плохо, как, собственно, и полагается писателю рабочего класса. Много лет он прикладывает усилия, чтобы сделать эту страшную сказку былью, пока, наконец, не отмечает в дневнике: "Меня прекратили печатать. Сегодня целый день бродил по городу и не встретил никого, даже отдаленно мне себя напоминающего. Мне не выплачивают деньги… Нам нечего есть. Мы страшно голодаем… Мы погибли." За карьерной катастрофой наступает упадок сил: "Я совершенно отупел. Это страшно. Полная импотенция во всех смыслах. Расхлябанность видна даже в почерке. Это не почерк, а кодограмма сна. Самое ужасное в том, что я не сплю…" Все это отражается на интимных отношениях с женой: "Подойдешь к Стелле с нежной душой, а отойдешь с раздражением." В отчаянье Иван Жан обращается к Богу – наверное, к Богу всех рабочих – Крупному Капиталу, и даже сочиняет молитву: "Я больше не хочу жить. Мне больше ничего не надо. Надежд у меня нет никаких. Ничего не надо просить у Крупного Капитала, что пошлет Он мне, то пусть и будет: пособие по безработице – пусть будет пособие по безработице, университетский грант – пусть будет университетский грант – все, что пошлет мне Крупный Капитал. В руки Твои с пальцами – толстыми червяками, Биг Босс, Капитал, передаю дух мой. Ты мя сохрани. Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне. Во имя овса, сена и свиного уха. Алюминь." Но молитвы не приносят мира измученной душе писателя рабочего класса. Он жалуется в дневнике: "Вера требует интенсивного усилия и энергии, может быть, больше, чем все остальное: еда, алкоголизм, секс, творчество, перебранки с соседями." Среди остального – только на творчество сил еще хватает. Жан пишет: "Меня мучает "пол". Я неделями, а иногда месяцами не знаю женщины". Выход находится в перформансе: "Подошел голым к окну. Напротив в доме, видно, кто-то возмутился… Ко мне ввалился милиционер, дворник и еще кто-то. Заявили, что я… возмущаю жильцов… Я повесил занавески." Но итог – репрессия! Поэтому его литература начинает носить характер вооруженного восстания: "Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых… Говорят, скоро всем бабам отрежут задницы… Это не верно! Бабам задниц резать не будут… Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!… Я шел по улицам, стараясь не глядеть на непривлекательную действительность…" Конечно, чем она его может привлекать! Не стариками же, которые эту действительность сотворили, и не детьми, которые эту действительность продлевают. Поэтому "…рука невольно рвется схватить перо и…"

И я рассылаю по факсу этот и ему подобные тексты разным богатеньким буратинам, как бы приглашая их принять участие в процессе создания современного искусства. Под проект "ПИСАТЕЛИ РАБОЧЕГО КЛАССА" мне выделили 11 стиральных машин, надувную лодку, два мешка видеокассет с записями уроков аэробики и порезанные в лапшу майки с провального тура рок-бэнда "ПОПОЛЬ ВУХ". Все это спонсорское барахло было уничтожено посетителями моей выставки с помощью шести бензопил "ДРУЖБА" в галерее "ВАЛГАЛЛА" в городе Торсхавн, Фарерские острова. Естественно было телевидение, арт-критики, полиция, пожарные, бригада скорой помощи и воинствующие активисты общества "СМЕРТЬ СОВРЕМЕННОМУ ИСКУССТВУ" во главе с местным пастором. Впрочем, их держали в клетке высоко под потолком.