Андрей Балабуха - Майский день

Захаров вошел в бар. Здесь было прохладно – кондиционеры работали на полную мощность – и почти пусто. У стойки сидел Аршакуни и негромко беседовал о чем-то с Барни. Захаров поздоровался с ними.

– Что стряслось, Матвей? – спросил Аршакуни.

До чего же трудно говорить! Горло сжало, и слова приходилось проталкивать – так бывает при хорошем гипертоническом кризе.

– Джулио, – сказал Захаров. – Джулио делла Пене и Чеслав Когоутек. Погибли. Полтора часа назад. – Последние слова он произнес по-английски, чтобы Барни понял тоже.

Аршакуни встал.

– Я не знал, – сказал он. – Я был в ремонтном… Как?

– Взорвались.

– Почему?

– Не знаю. И никто пока не знает.

Барни поставил на стойку стаканы и бутылку. В прозрачной жидкости купалась мохнатая зеленая ветвь. Барни плеснул водку в стаканы, бросил туда же лед.

– Джулио любил граппу. Выпейте за него.

– И ты, – сказал Захаров.

– Я при исполнении.

– И ты! – приказал Захаров.

На какое-то мгновение оба вернулись в прошлое – грозный вице-адмирал и старшина. Барни поставил на стойку третий стакан, налил.

– Есть, сэр, – с выработанным долгими годами флотской службы автоматизмом ответил он.

– Если бы они умерли на земле, – медленно проговорил Аршакуни, – я сказал бы: «Да будет земля им пухом». Но они погибли в море, и я не знаю, что сказать.

– Ничего, – сказал Захаров. – Ничего не говори, Карэн. Потому что нужного ты все равно не скажешь.

– Возьмите так, – сказал Аршакуни, зажав стакан в кулаке. – И чокнемся. Нет, не стеклом – пальцами. Так пьют у нас в Армении за помин души.

Они выпили. Граппа была холодной, но внутри от нее сразу же все согрелось, и Захаров почувствовал, как растаяла какая-то льдинка, застрявшая в горле и мешавшая говорить. И в этом ощущении трех соприкоснувшихся на мгновение рук тоже было что-то хорошее и настоящее.

– Джулио любил граппу, – снова сказал Барни.

– Он был итальянцем, – ответил Аршакуни.

– Нет. Смотрите. – Барни повертел бутылку в луче света. – Видите?

Жидкость струилась, обтекая зеленые мохнатые стебельки, и они качались, извивались, словно водоросли.

– И в этом для него было море. Он просто очень любил море. Хорошо, что он остался там.

Да, Джулио, подумал Захаров, помнишь, как не хотел ты ложиться в фамильный склеп на Капмо Санто? Будь ты сейчас с нами, Джулио, ты согласился бы с Барни. Ты выпил бы с нами – за то же. Если бы ты был с нами… Если бы не я сам послал тебя туда! «Славную работенку я сосватал тебе, Джулио? С тебя бутылка, адмирал! Отведи душу!» Ты не отвел, ты отдал ее, Джулио…

Барни налил по второй.

– Выпейте, адмирал. Вам сейчас надо выпить.

Захаров знал, что пить ему нельзя, но все-таки Барни был прав, и они с Аршакуни молча выпили.

– Почему те, кто погибает, самые лучшие? Сколько нас было и есть, и прекрасные люди, но те, кто погиб, – лучшие?

Аршакуни посмотрел на Захарова своими темными глазами – посмотрел пристально и добро.

– Мы есть, а их больше нет.

– Какие люди, какие люди… Джулио, Чеслав…

Аршакуни положил ему руку на плечо.

– Мне пора идти, Матвей. Меня ждут в ремонтном.

– Иди, – сказал Захаров.

Аршакуни ушел. У начальника ремонтных мастерских всегда очень мало времени. Захаров посмотрел ему вслед, потом повернулся к бармену:

– Налей мне еще, Барни.

В этот момент кто-то обратился к нему сзади – по-русски, но с таким невообразимым акцентом, что Захаров не сразу понял:

– Простите, мне сказали, что вы – дежурный диспетчер. Что слышно о «Дип Вью»?

Захаров обернулся. Высокий блондин в форме американской гражданской авиации со значком «Траспасифика» на груди. Очевидно, с того дирижабля. И лицо… Странно знакомое лицо…

– Да, – сказал Захаров по-английски. – Я был дежурным диспетчером. До тринадцати ноль-ноль. «Дип Вью» ищут. И может быть, спасут. Вот только кто спасет двух подводников, погибших при поисках?

Получилось зло, резко и зло, и Захаров сам почувствовал это.

– Извините, – сказал он. – Погиб мой друг.

– Я не знал. Простите.

Летчик спросил виски.

– Двойной. Со льдом. – И, перехватив недоуменный взгляд Захарова, пояснил: – Мне можно. Теперь можно. Позвольте представиться: Сидней Стентон, командир этого дирижабля. Собственно, бывший командир. Меня уже отстранили – до окончания расследования. Следственная комиссия прилетит завтра. Так что сегодня мне можно.

Захаров в свою очередь представился.

– Стентон, Стентон… Почему мне кажется, что я знаю вас?