Ника Созонова - Сказ о пути

— И что было дальше? — тихо спросил промир.

— Дальше? Юноша ушел и вскоре погиб — наше государство как раз в то время развязало войну с соседями. Надо заметить, до этого он ни разу не брал в руки оружие и вид крови и чужих страданий приводил его в содрагание. А я, спустя положенный мне срок, оказался здесь, — Привратник повел рукой, отчего одна из пестреньких птиц, присевших было к нему на плечо, вспорхнула и вернулась на крышу. — Здесь некого учить, кроме насекомых, сусликов да птах. Здесь мне приходится возделывать землю, чтобы прокормиться — мне, в былые времена не державшего в руках ничего тяжелее книги. Первое время я пытался умереть. Не работал, не сажал зерно, просто лежал и смотрел на небо — то синее, то черное, то розовое, то золотое. Но умирало не тело, умирал мой разум: я зацикливался на суетных мыслях о пище, забывал свои знания, терял ясность восприятий…

— Совсем, как у меня! — вклинился в его речи Дийк. — Я тоже могу жить без пищи, но, если не поем пару дней — охватывает тоска и апатия.

— Да… Мне не хотелось превращаться в животное, и пришлось в конце концов взять в руки мотыгу. Разум вернул себе первоначальную ясность, но каждую ночь тянуло выть по-волчьи — от тотального, от беспробудного одиночества.

— Еще бы, — сочувственно пробормотал промир. — Быть окруженным учениками, а потом — эта голая и пустая степь…

— Я скучал не по ученикам — их отсутствие было терпимо. Меня убивала разлука с подругой. Подруга, жена, муза… Мы прожили с ней сорок девять лет, не расставаясь ни на день.

Привратник умолк.

Дийк тоже молчал — чувствуя, что любое слово прозвучит сейчас фальшиво.

— Кажется, ты загрустил, юноша? — Старик рассмеялся — но не обычным рассыпчатым и легким смехом, а явно заставляя себя. — Печальная часть закончилась. Со временем я приручил Рума, изъездил все доступное мне пространство, повидал с дюжину странников, и стало повеселее… Ступай-ка спать, путник! Хватит унылых исповедей. Завтра на рассвете я отведу тебя к Окну — в другое время туда не попасть.

— Доброй ночи, отец. Пусть сны твои будут такими же ясными и чистыми, как твое сердце!

— Спасибо, — Привратник взглянул на него по-особому. Казалось, он хотел добавить еще что-то важное. Но передумал.

Дийк поднялся на ноги и зашел в хижину, а старик остался снаружи, продолжая смотреть в усыпанное звездами небо и почесывать за ухом Гоа, чей посвист давно перешел в сопение.

Было еще сумрачно, лишь на горизонте подсвеченное розовым небо предвещало скорый рассвет, когда хозяин разбудил своего гостя. Наскоро перекусив в молчании — чтобы не разбудть Наки, они вышли из дома. Идти было недалеко: метрах в трехстах от хижины в земле виднелась большая воронка — словно от взрыва, поросшая густой травой. У края ее Привратник остановился.

— Спускайся вниз, там сам разберешься. Дорогу назад, думаю, отыщешь без труда. А я вернусь к твоей спутнице — покормлю и напою отваром, если проснулась.

Спуск был крутым, и промиру пришлось ползти на четвереньках, цепляясь за траву и вызывающие доверие кустики. Поэтому дна он достиг вспотевшим, исцарапанным и раздраженным. Не зная, что именно нужно искать, Дийк огляделся. И тут же понял, что нашел — хотя окно это напоминало мало. Как, впрочем, и дверь. Больше всего обнаруженное походило на искусственный водоем в форме ромба, только заполненный не жидкостью, а разноцветным песком.

Присев на его краю, промир уставился в самую сердцевину. И тут песчинки обрели прозрачность и задвигались — сначала хаотично, затем сплетаясь в спирали и круги, вращавшиеся в разных направлениях. От их мелькания и коловорота у Дийка закружилась голова. Он хотел отодвинуться, но с удивлением понял, что не в силах совершить это простое движение. Отвернуться также не получилось…

Мир вокруг исчез. Сквозь прозрачный песок замелькали картинки его прошлого — из сотен миров, которые он проходил, из которых бежал. Калейдоскоп лиц, одежд, зданий, пейзажей; россыпи чужих слов; отголоски песен и боевых маршей… Всё, что он видел и переживал последовательно, мелькало и звучало одновременно. На секунду ему показалось, что он увидел мир, о котором говорила Наки. Он сразу узнал его: незнакомый пейзаж был настолько прекрасен, что защемило сердце. А затем дивный мир (Алуно?) исчез, пляска образов замерла. Дийк увидел больничную палату: стены цвета топленого молока, цветущая герань на подоконнике, доносящиеся из открытой форточки шумы большого промышленного города. На постели лежал человек. Глаза его были закрыты, а от шеи и запястий тянулись провода, подсоединенные к аппаратам, мигавшим зелеными и желтыми огоньками.