Александр Гейман - Митюкова и Сидоров

— Мя-я… Это ты, Сидоров, не ожидал тебя сегодня увидеть, м-м-м…

А Сидоров в этот миг уже взбегал по деревянной стремянке на чердак. К даме. Которой там не было. Нигде. Одни голуби, спешно поулетавшие в окно при появлении Сидорова. А вот призыв ее был. Он звучал и с улицы, приглушенно, и, гораздо громче, из отверстия вентиляции, на которое мгновенно указал слух Сидорова (недаром эти ходы называют слуховыми). И Сидоров с колотящимся сердцем приблизился к слуховому окошечку и как можно громче позвал:

— Э-эй!! Здравствуйте! А вы кто?

— Неужели же на свете не осталось настоящих котов, способных исцелить разбитое женское серд… — с печальным укором произнес тонкий сладкозвучный голос — и смолк на полуслове. — Простите, что?

Сидорова услышали! Невероятно!

— Я говорю, — заторопился обрадованный Сидоров, — если вы подойдете к окошечку в ванной или на кухне, то мы станем друг другу гораздо слышнее.

— Да, да! — горячо поддержала дама. — Я уже в ванной! Я вас прекрасно слышу! Но кто вы?

— Я — Василий Сидоров, а вы?

— Меня зовут Мура, — представилась дама. — Мура Митюкова. Та самая. Вы, наверно, увидели мои фотографии и пришли познакомиться?

— М-м… нет, — признался Сидоров. — Вы, наверно, недавно у нас появились?

— Я здесь уже два года, — возразила Мура Митюкова — и по тону ее следовало, что Сидорову полагалось знать это. — Вероятно, это вы заглянули к нам издалека?

— Да нет же, я живу по соседству, я вот и к Фельдману то и дело запрыгиваю, — опроверг в свою очередь Сидоров.

— А, так у нас есть общие знакомые! — обрадовалась дама. — Значит, это Арнольд вам про меня рассказал?

— Ну… Не совсем, — замялся Сидоров. — Я просто шел мимо и услышал, как вы грустите.

— Да, мне очень грустно, — призналась Митюкова — и голосок ее дрогнул от горькой женской обиды. — Понимаете, Василий, мне совершенно не с кем окотятиться.

— Кхы-гхы, — кашлянул Сидоров и затряс головой. "Однако! — подумал он. — Какая раскрепощенная кошка. Как свободно она обо всем рассуждает!"

Дело в том, что у кошек не принято, чтобы дама так прямо высказывалось по этому поводу. Правила общения дам и кавалеров в кошачьем племени — в отличие от людского — исключительно деликатны и возлагают всю инициативу на котов. Коту предписывается длительное ухаживание, на этот счет существует особая строгая церемония, а кошка все это время должна быть равнодушна и вообще не понимать, о чем там так старается ее кавалер. И уж только потом, убедившись в искренности его намерений и кристальной чистоте помыслов, дама вправе снизойти и удостоить своего избранника знаками отличия и приязни. Но ни в коем случае не сразу! И никакого заикания об окотятивании — это неприлично. Очень неприлично! Оччччень!

Митюкова меж тем продолжала.

— Меня уже очень давно не окотятивали. Понимаете, Василий, я так одинока!

— Но как же одиноки, ведь рядом же Фе… — начал было Сидоров — и осекся.

Фельдман был, конечно, кот очень представительный и мог устроить всякую кошку, самую взыскательную и привередливую. Внушительные профессорские усы, серебристо-синий окрас, родословная, в которой сочетались ветви самых именитых европейских домов. А сколько достоинства в вальяжных движениях! А какой правильный круп! Красавец! А сколько медалей с выставок, включая заграничные! Не кот, а совершенство. Он даже валерьянки совершенно не употреблял. Вот ты, Сидоров, к примеру… Что значит "почти не". Что значит "чуть-чуть при встрече с друзьями"! Ты чуть-чуть при встрече, а он — совершенно не. Есть же разница. Ну, а про содержание, которое мог составить Фельдман самой избалованной кошке, и говорить нечего — оно было способно крепко поставить на лапы потомство самой плодовитой дамы. Правда, для этого даме требовалось поселиться у Фельдмана вместе с потомством, от чего ни одна дама, конечно, никогда бы не отказалась. Но у всех есть свои недостатки, был один такой и у Фельдмана — ему почему-то не хотелось заселять свою квартиру потомством. Не горел желанием. Вот такой малюсенький, пустяковый, крохотный недостаточек. А точнее говоря — изъян. От слова — «изъяли». Давно изъяли, в самой юной юности. Мяукнуть не успел. Под боком у Митюковой жил кот, а порадеть ей не мог. Охолощен был Фельдман.

И Сидоров, поправившись, выразился иначе:

— Но ведь рядом же столько свободных котов, всегда готовых… э… служить даме!

— Ах, Сидоров, — печально вздохнула Митюкова, — вы не понимаете. Мне нужно только настоящее и неподдельное. Я сама такая. Но где теперь коты, способные на подлинное, сильное чувство? Их… — и Митюкова всхлипнула, — их не осталось!..