Песах Амнуэль - И умрем в один день…

Я так и сделал, но момент был упущен. Лючия высвободилась из моих не очень крепких объятий, поправила волосы и села на краешек кухонного табурета.

Чайник закипел, я принес из гостиной чашки, налил заварку (какие уж тут чайные церемонии…) и воду из чайника, поставил на столик сахарницу, тарелочку с вафлями, я делал все нарочито медленно, чтобы дать Лючии время прийти в себя… после чего? Что произошло между нами? Она сидела с закрытыми глазами, но, казалось, все прекрасно видела — протянула руку и безошибочно нашла свою чашку, взяла ее за ручку и поднесла к губам.

— Осторожно, — сказал я, — кипяток.

Она сделала глоток, поставила чашку на столик (не открывая глаз) и тихо произнесла:

— Я помню совсем другой мир. И это ужасно.

Я молчал.

— После того, как он ушел, — сказала Лючия, — я думала, что остались хотя бы письма. Это была моя жизнь. Ты не понимаешь… Я так жила эти месяцы… Письма исчезли. Как? Почему? Только последние — я послала ему в тот день… и получила ответ.

— Ты никогда с ним не встречалась.

— Мы встречались каждый вечер, — сказала она. — Бывало, несколько раз в день. Он ждал меня всегда, и я приходила к нему так часто, как только могла.

— Да, — сказал я. — Там… А в реальной жизни…

— Что такое реальная жизнь, Джузеппе? Мы жили реальной жизнью. Разве я не по-настоящему волновалась, когда его как-то не было целый день, и я чего только не передумала, а когда его положили в больницу, нужно было провести обследование, вроде бы стандартная процедура, но Интернета там не было, и я три дня не находила себе места, мы поссорились с Вериано, он не понимал, я не понимала тоже, но так было…

— У него не было телефона?

— Мы никогда не разговаривали по телефону.

— Ты не приезжала к нему?

— Мне это и в голову не приходило. Это бы все разрушило.

— Вы могли назначить встречу в… ну, скажем, в кафе.

— Ты смеешься, Джузеппе?

— Фотографии…

— Мы не обменивались фотографиями.

— В Интернете можно найти…

— Моих фотографий там нет, уверяю тебя. И его тоже.

Это было так, я пытался искать в сети фотографии синьора Гатти, но во всех поисковиках получал один и тот же текст: "Нет ни одного документа". Не было Гатти даже на коллективных фотографиях студентов университета или его работников…

Это было более чем странно, но меня интересовало другое. Мне почему-то показалось, что совсем недавно Лючия сказала нечто очень важное. Но я не мог понять — что именно. Фотографии? Нет, не фотографии. Телефонная связь? Тоже нет. Что-то…

— Точка "Зет", — сказал я. — Ты думаешь, что мы сейчас… не существуем на самом деле? Что мы всего лишь порождение этого бесконечно сложного мироздания…

Она протянула руку и положила ладонь мне на колено. А я прикрыл ее ладонь своей.

— Ты чувствуешь? — сказала она.

Я поднес ее ладонь к губам и поцеловал. А потом поцеловал каждый палец. Потом стал целовать тыльную часть ладони, поднимаясь по руке, и все сильнее наклонялся вперед, и она наклонялась тоже — в конце концов, мы столкнулись лбами, оба рассмеялись, и что-то произошло, какая-то сила возникла в воздухе, сила притяжения, подтолкнувшая нас друг к другу, иначе с чего бы пространство между нами исчезло, и время тоже остановилось… если что-то и происходило, то я не стану это описывать, и вовсе не потому, что к проблеме моего рассказа это не имеет никакого отношения. Имеет, конечно. Но я просто не смогу этого описать, потому что не умею описывать словами то, что происходит вне времени и пространства. Никто не умеет, даже если уверен в обратном.

— Ну вот, — сказала Лючия. — Чай совсем остыл. Вылей его и сделай новый. Так пить хочется.

Мне тоже хотелось пить. И еще мне хотелось… Мне многого хотелось в тот момент, причем желания были прямо противоположны друг другу, и потому я заставил себя отпустить Лючию, которую все еще продолжал сжимать в объятьях, и принялся готовить чай.

Лючия пересела на скамеечку, стоявшую у двери, сложила руки между колен и стала такой домашней, простой, такой близкой, что у меня заныло под ложечкой…

Я отвернулся и минут десять занимался только чаем, не позволяя себе оглядываться. Думал, конечно — не о том, что сейчас произошло вопреки всем моим правилам поведения с клиентами и, тем более, с подозреваемыми, а о словах, сказанных Лючией перед тем, как…

— Почему? — спросил я, разлив чай по чашкам, поставив чашки на поднос и только после этого обернувшись, наконец, к Лючии. — Почему ты это сделала?