Песах Амнуэль - И умрем в один день…

— Вы не могли бы налить мне еще чаю? — спросила Лючия и добавила: — Замечательный чай. Давно такого не пила.

Я налил. Если она надеялась таким образом сбить меня с мысли и перевести разговор, то это была напрасная попытка. Я не торопился. Мы оба отпили по глотку, и я сказал:

— Собственно, Чечилия и ее отец не знают, как этот человек здесь появляется — говорят, просто вдруг возникает… и если сопоставить это обстоятельство с исчезновением синьора Гатти второго февраля нынешнего года…

— Кто вы такой, синьор… Кампора? — бесцветным голосом спросила Лючия и поставила на стол чашку. Сейчас она готова была признать, что более гадкого по вкусу чая не пила никогда в жизни.

— Кампора, да, — кивнул я. — Джузеппе Кампора. Я бы не хотел ходить вокруг да около, синьора Лючия.

— Вы… из полиции?

— Нет. Я служил в полиции лет десять назад. Сейчас я частный детектив. Вот моя карточка.

Я вытянул из кармана картонный квадратик, протянул Лючии через стол, в руки не дал — пусть посмотрит так. Она, впрочем, и смотреть не стала, скользнула взглядом, она мне и так верила. Похоже, я не ошибся. Похоже, ей самой безумно хотелось кому-нибудь рассказать. Она не могла — то ли некому было, то ли… не знаю. Но это ее мучило.

— Вас нанял… — сказала она.

— Вы правильно поняли, — кивнул я. — Ваш муж, синьор Вериано Лугетти.

— Зачем?

— Хотите знать его версию или то, что я сам думаю по этому поводу?

— Его версию я представляю, — сказала она сухо. Пальцы ее уже не дрожали, она успела взять себя в руки, держалась теперь спокойно, мол, чего уж, если ему (то есть, мне) все известно, неясно только что каждый из нас подразумевал под этим «все». — Мне интересно, что думаете вы.

— Интересно? — переспросил я.

Она промолчала, я помолчал тоже, время тянулось, как патока, которую я терпеть не мог в детстве, я молчал, она молчала… То есть, она говорила, конечно, говорили ее глаза, что-то она сейчас мысленно проговаривала, что-то, возможно, вспоминала, что-то такое, чего никогда не стала бы говорить вслух, я это понимал, я не то чтобы сейчас читал ее мысли, нет, мыслей я даже не чувствовал, но видел, знал: если она начнет говорить, то расскажет все, а если помолчит еще минуту, то все в ней перегорит, и тогда ее слова будут ложью, которая ничем не поможет ни мне, ни ее мужу, ни, как это ни странно, ей тоже. Мы смотрели друг другу в глаза — так, вероятно, смотрят влюбленные, что-то было в ее взгляде от неосознанного физического желания, или мне это только казалось, потому что неосознанное физическое желание было во мне самом, она сидела так… соблазнительно?… нет, скорее скованно, как сидят на картинах северные женщины, итальянки сидят иначе, всегда сидели, от тех, что изображал еще Тинторетто и до самых современных. Лючия отодвинулась от стола — не знаю зачем, может, для того, чтобы быть от меня подальше, и я увидел ее ноги, положенные одна на другую, она…

Не нужно, — подумал я, — не нужно отвлекаться. Она должна заговорить, иначе…

Я не шевелился. Сейчас от меня ничего не зависело. Сейчас меня просто не должно быть здесь. Где угодно. В космическом пространстве.

— Я любила Вериано, вы знаете? — произнесла Лючия, и я позволил себе едва заметно кивнуть. А может, я покачал головой? Лючия улыбнулась и отодвинула свой стул еще дальше, теперь я видел и ее туфельки — не новые, я раньше не обращал внимания, очень модный фасон, но туфельки были уже потертыми, может, Лючия не любила часто менять обувь, а может, у нее просто не хватало денег, чтобы…

— Мы встретились, когда я писала диссертацию, а Вериано… впрочем, вам это, должно быть, не интересно.

Историю их любви я уже слышал вчера и не прочь был бы услышать новую версию, возможно, это помогло бы что-то понять, возможно, нет, но продолжать эту тему Лючия не стала.

— Вам это не нужно, — вздохнула она. — Вас совсем не то интересует… То есть, не вас, а Вериано… Я никогда бы от него не ушла. Но я не могла поступить иначе.

Я пошевелился, показав движением плеч, что, во-первых, всегда есть возможность выбора минимум из двух вариантов, а во-вторых, если уж она начала рассказывать, то не нужно перескакивать с предмета на предмет.

— Я не могла поступить иначе, — повторила она. — Я его люблю… Вериано, да. И потому должна была уйти.

Странная логика. Если это вообще можно было назвать логикой. Ушла, потому что любила? Хорошо. Значит, была причина. Кто-то угрожал убить ее любимого Вериано, если она его не бросит… Какие идеи… Мыльная опера. Бред.