Песах Амнуэль - В полдень за ней придут

Майор Бржестовски сидел на кончике стола и курил, пуская к потолку рваные кольца дыма. На пластиковом стуле перед ним расположилась, подтянув правую ногу к животу и положив на колено голову, женщина лет под сорок, одетая в тюремную робу. Первый же брошенный в ее сторону взгляд вызвал в мозгу Штейнбока некое стеснение, он ощутил несоответствие, неправильность, смысл которых в течение некоторого времени оставался для него непонятным.

Женщина покачнулась — поза, в которой она сидела, действительно была неустойчивой — и, подняв глаза, бросила на вошедшего короткий изучающий взгляд. Майор загасил сигарету (он прекрасно помнил, что доктор не курил и не выносил табачного дыма), медленно, будто боялся спугнуть кого-то или что-то, незримо присутствовавшее в комнате, подошел к Штейнбоку, пожал руку, задал какие-то вопросы о полете и устройстве в гостинице (вопросы доктор не запомнил, да и не расслышал толком, пытаясь понять, к какому психическому типу относится эта женщина и в чем может состоять ее проблема, из-за которой ему пришлось пожертвовать не только сегодняшним вечером, но и, как минимум, двумя последующими), а потом сказал:

— Йонатан, это Эндрю Пенроуз, микробиолог и наш клиент вот уже в течение восьми дней.

Женщина рывком опустила на пол ногу, стул под ней покачнулся, и она едва удержала равновесие, схватившись рукой за край стола.

— Сэр, — сказала она звонким голосом, который мог бы принадлежать скорее молоденькой девушке, — я вам уже семьсот тридцать четыре раза сказала, что меня зовут Алиса Лидделл.

— Алиса Лидделл, значит, — усмехнулся Бржестовски, бросив на психиатра выразительный взгляд и, похоже, с трудом сдержавшись, чтобы не покрутить пальцем у виска. — А может, вас зовут Белый кролик или, того лучше, Мартовский заяц?

— Спокойно, Джейден, — примирительно сказал Штейнбок. — Разве важно, как зовут молодую леди?

— А разве нет? — капризным тоном осведомилась Алиса или как там ее звали на самом деле. Бржестовски, передав бразды правления в руки врача, демонстративно сцепил ладони за затылком и поднял взгляд к потолку, не перестав, однако замечать решительно все, что происходило в комнате, чтобы потом отразить это в своем отчете так кратко, как это вообще возможно при полном сохранении всей необходимой для расследования информации.

Штейнбок придвинул ближе к Алисе-Эндрю пластиковый стул, сел на него верхом и сказал:

— Значит, Алиса Лидделл. Родители назвали вас так, видимо, в честь известного персонажа Льюиса Кэрролла?

Он все еще думал в тот момент, что арестованная разыгрывает комедию, хотя и обратил, конечно, внимание на слишком молодой для сорокалетней женщины взгляд и на то, что глаза странным образом смотрели и на него, и на майора Бржестовски, хотя косоглазием Энрю-Алиса не страдала, Штейнбок видел это совершенно отчетливо.

— Кого? — сказала она. — Вы имеете в виду моего дядю Чарли? Тогда все наоборот — это свою Алису он назвал моим именем, чему я, кстати, сопротивлялась, поскольку не любила не только свое имя, фу какое противное, но и ту сказку, которую дядя для нас сочинил, нам приходилось ее слушать раз двадцать, потому что он добавлял новые детали и менял прежние, и, хотя мне было тогда всего шесть лет, у меня сложилось четкое впечатление, что сочинял дядя эту историю не столько для нас, хотя и для нас тоже, безусловно, в этом нет никаких сомнений, но, прежде всего, для себя, поскольку размышлял в те дни над какой-то важной алгебраической (это я сейчас говорю — алгебраической, а тогда я, естественно, этого не знала) проблемой и хотел ее решить с помощью нестандартных методов математической логики, коей занимался много лет с большим, надо признать, успехом.

Когда Алиса-Эндрю завершила эту нескончаемую фразу, поставив все-таки не точку, а скорее запятую, так, что слово «успехом» повисло в воздухе, будто исчезающая улыбка Чеширского кота, Штейнбок отвлекся, наконец, от разглядывания ее удивительного лица, на котором выражения сменяли друг друга, как кадры в быстром кинематографическом калейдоскопе, и, еще все-таки не вполне приняв в сознание происходящее, интуитивно задал правильный вопрос:

— Какой сейчас год, дорогая мисс Алиса?

Она посмотрела на Штейнбока таким взглядом, будто он сморозил несусветную глупость — спросил, например, сколько у человека ног, или действительно ли солнце восходит на востоке.

— Смеетесь? — спросила Эндрю Пенроуз (или все-таки Алиса Лидделл?), из чего Штейнбок сделал вывод (достаточно очевидный), что она умеет говорить и коротко. Если хочет.