Песах Амнуэль: В полдень за ней придут

Из того, что доктор Эндрю Пенроуз оказалась, в конце концов, на базе Гуантариво, легко было сделать вывод (не исключаю, что совершенно неправильный, но достаточно логичный) о том, что похищениями и убийствами известных микробиологов занималась какая-то латиноамериканская террористическая организация, собиравшаяся использовать талант и знания этих людей понятно с какой целью — получить в свои руки одно из самых опасных средств массового поражения. Видимо, пытались как-то заинтересовать, купить, а если купить не удавалось, ученого убивали тем или иным способом, и это тоже понятно: надо было избавиться от свидетеля.

Если так, то получалось, что из четырнадцати человек положительный ответ дали только трое — Карлос ди Маркос, Дэвид Уинн-Уильямс и Эндрю Пенроуз, с которой доктор разговаривал несколько минут назад. Наверняка майор Бржестовский уже спрашивал арестованную о том, известно ли ей что-то о судьбе пропавших коллег, и наверняка (во всяком случае, так решил Штейнбок) не получил вразумительного ответа.

— Когда ты начал с ней работать? — спросил доктор, не отводя взгляда от экрана. Майор сидел рядом, курил, пуская дым в сторону, и читал материалы, отпечатанные на длинных листах, которые он сворачивал в трубочку по одному и выставлял перед собой, будто строил ограду из бумажных бревен. Он уже огородил небольшой участок, оставив место то ли для будущих ворот, то для того, чтобы свалить туда оставшиеся документы.

— На прошлой неделе, — ответил Джейден, пустил к потолку неправильное кольцо дыма и загасил сигарету в пепельнице. — Скажем, в прошлый вторник.

— Что значит — скажем? — удивленно спросил Штейнбок.

— Это имеет для тебя значение? — задал Джейден встречный вопрос.

Что-то его смущало?

— Да, — сказал доктор. — Мне важно знать, сколько времени прошло между началом твоей с миссис Пенроуз работы и тем моментом, когда она объявила себя Алисой Лидделл.

— Это было на третий день наших с ней посиделок, то есть, в пятницу. Ты читаешь файл? Там все написано.

— Как это произошло? Меня интересует динамика процесса.

— Чтобы распознать симуляцию, тебе нужны такие детали?

Штейнбок не ответил, и Бржестовски, закурив и выдержав паузу, сказал:

— В пятницу утром мы начали, как обычно. Через час очень вежливой, но совершенно бесплодной беседы…

— Очень вежливой? На третий день допросов? Джейден, мне нужна полная картина, а не твои…

— Я и даю тебе полную картину! — сердито воскликнул майор. — Да, вежливой. Если бы в наши руки попались ди Маркос или Уинн-Уильямс, разговор был бы другим, но…

— Вот уж не думал, что для женщин вы тут делаете исключения! Помню случай с Лючией Кампо…

— Есть разница, — покачал головой Бржестовски. — Здесь не Абу-Грейб, Йонатан, и даже не Гуантанамо, тебе прекрасно известна разница. Если ты обязательно хочешь знать, я получил определенные инструкции от полковника Гардинера…

— О'кей, — сказал Штейнбок. — Ты обращался с ней максимально вежливо, однако, на третий день приятной беседы…

— Приятной беседу я бы не назвал, — усмехнулся майор, — и вопросы были поставлены жестко. Понятно, я использовал каждое неточно сказанное слово, и для того, чтобы не попасться, ей приходилось быть предельно внимательной и напряженной. Но голоса я не повышал, рук не распускал, я даже ни разу не назвал ее грязной сволочью.

— И на второй час допроса…

— Она вдруг замолчала на середине фразы…

— Говорила в это время она или ты?

— Она. Я спросил о последних ее опубликованных работах, надеялся, что она расслабится. Она начала рассказывать о статье в Микробиологическом журнале…

— У тебя есть запись этого момента?

— На диктофоне. Видеосъемка не велась за ненадобностью.

— Дашь мне потом прослушать. И все наши дальнейшие с ней разговоры нужно писать на видео. Есть такая возможность?

— Конечно. Но зачем?

— Итак, — сказал Штейнбок, не отвечая на вопрос, — она говорила о статье…

— Да. И неожиданно на середине фразы замолчала. Я сказал: "Продолжайте, это очень интересно". Ответа не получил. Она смотрела на меня, но взгляд стал другим.

— Цвет глаз?

— Да, это тоже, что, конечно, странно. У нее была роговичка кошачьего зеленовато-серого цвета, это, кстати, хорошо видно и на фотографии в ее деле. А тут я обратил внимание на ярко-голубой цвет глаз. Подумал, что…

— Неважно, что ты подумал. Дальше.

— Нет, важно! Именно из-за этого взгляд стал вдруг таким детским…