Леонид Платов - Искатель. 1965. Выпуск №6

Не такой представлял я себе встречу с землей, со своей базой.

Ведь мы дважды океан пересекли, четыре моря, если считать туда и обратно. Какие штормяги выдержали! Подлодку утопили!

А катера? Сколько катеров мы пригнали?

И нас встретили так, будто с размагничивания вернулись.

Оркестр, конечно, лишнее. Война. Такие торжественные встречи ни к чему. Ну, хоть митинг бы устроили. Право!

Мелькает и мелькает у меня перед глазами изодранный в щепу брус, чуть светится в сумерках. Не видно мне ни пирса, ни того, что на нем.

— Юнга! — Это голос боцмана.

Я скатываюсь с койки.

— Есть!

— Спал, что ли? Иллюминатор задрай. Свет пора врубить. Чего без света-то сидеть?

Совсем темно в кубрике, все остальные иллюминаторы задраены заслонками. С трудом угадываю, что все сидят за столом, — видно, говорили о чем-то. А я ничего не слышал. И чего мне слушать? Все равно не завтра, так послезавтра спишут с катера.

Старательно задраив иллюминатор, я соскочил с рундука и, взглянув, закрыт люк или нет, врубил свет. Лампочка засветилась слабо, меньше чем вполнакала. Но я все-таки прищурился, чтобы глаза привыкли к свету.

— Сосчитал-то точно? — спросил боцман.

— Может, ошибся на два-три, — ответил Гошин. — Сам же видел — новый пирс в ковше сделан. Выходит, не меньше двух десятков катеров они сами сварили. Ладные такие. Не хуже, чем наш старый. А его на верфи делали.

Мне показалось, что Пустошный грузнее, чем обычно, оперся локтями о стол. Потом боцман долго и солидно прокашливался, словно сидел он в чужом неуютном доме. Приглядевшись к Пустошному, Гошину, Андрею, припомнив наш кубрик, кубрик того старенького, потрепанного катера, с которого мы ушли перед отправкой в Америку, я и вправду почувствовал, что среди этих зеркал, плафонов, полированного дерева и занавесочек мы выглядели действительно чужими. Раньше этого не чувствовалось. Ни в Америке, ни по дороге. А вот у стенки пирса в базе почувствовалось. Это было странное ощущение.

Я подсел к столу и тоже, как и боцман, оперся локтями о стол. Тут мне пришло в голову, что я стараюсь сидеть, как боцман, и даже сам с собой разговариваю, как боцман, — ворчу, а не разговариваю. Мне это не понравилось. Все равно от такой привычки отвыкать придется.

При свете разговор как-то не клеился.

— Андрей, может, патефон заведешь? — попросил я.

— Да… — протянул тот и махнул неохотно рукой. Ему явно не хотелось возиться с патефоном. Вот уж необыкновенное дело!

— Да, — уже совсем другим тоном сказал Андрей. — Наши тут времени не теряли. Взять хоть сегодняшний воздушный бой. Сколько «ястребков» в небе! Фашистам и развернуться негде — тесно.

— Здорово! — сказал я. — Такие фигуры выделывали — лучше, чем на воздушном параде.

— Па-ра-де, — старательно выговаривая «а», протянул Пустошный. — Они не на живот, а на смерть дрались, а ты про парад! Болтались мы бог знает сколько времени черт знает где, а принесли — что воды в решете.

— Напрасно ты так, — сказал Гошин. — Эти тоже пригодятся.

— Оно верно — пригодятся. Кто же говорит, что не пригодятся: на войне каждая винтовка пригождается. Только вот за это время-то наши вон что понаделали! Сам считал в ковше. И пирс новый, и катеров не меньше, чем мы пригнали. А про самолеты я не говорю.

— Эх, Майами, штат Флорида! Пляжи, пиво, прогулочки… — нараспев протянул Андрей.

— Наш-то старый потопили фашисты. Со всей командой. И соседний, триста восьмой, что по правому борту от нас швартовался… Тоже. Эх! Ладно, поговорили. Время — отбой.

Вахтенным у трапа я заступал в двенадцать ноль-ноль. Думать об увольнении не приходилось. Поэтому я с утра отправился в радиорубку и принялся чистить аккумуляторы.

— Чегой-то ты? — удивился Федор.

Посмотрев на его вскинутые на середину лба брови, я нахмурился и ответил:

— Сейчас их почистить — плевое дело. А вот зарастут солью, тогда целый день потратишь.

— Гм… Верно.

Вычищая грязь из аккумуляторов, я не мог удержаться и косился на его надраенные до зеркального блеска ботинки, какие не у всякого офицера в такое время можно было увидеть. Заметив мой взгляд, Федор пошевелил пальцами ног, и ботинки скрипнули так певуче, так музыкально, что у меня даже в носу засвербило от зависти. Я почесал нос.

— Ничего, — сказал я. — У меня тоже такие есть. На берегу другие юнги глаза проглядят.

— За такое старание… За инициативу благодарность следует объявить. Верно. Стоит.

Я только шмыгнул носом в ответ. Чего грозиться-то! Объявить — так объявляй. Ты мой начальник.