Роберт Говард - Золото пустыни

О'Доннелл презрительно сплюнул в его сторону. Это был жест, типичный для настоящего курда.

- Неужели мы похожи на дураков, которых может обвести вокруг пальца рыжеусая собака? - спросил он. - Всем известно, что когда Афзал-хан сдержит слово, волки подружатся с ягнятами. Если мы поедем на лошадях без оружия, вы перережете нас в ущельях. Или перестреляете из-за скал, если мы пойдем пешком.

Ты лжешь, уверяя, что наши кони у тебя. Десяток твоих людей погибли, пытаясь подобраться к ним и захватить их для тебя. Ты лжешь, будто мы у тебя в тисках. Это ты в тисках! У вас нет ни пищи, ни воды; в долине нет второго колодца. У вас скоро закончатся патроны, и вам будет нечем стрелять, потому что все ваши запасы остались в башне, а она у нас в руках.

Афзал-хан зарычал, и О'Доннелл понял, что попал в точку.

- Если бы мы были беспомощны, ты не пытался бы сейчас обвести нас вокруг пальца, а попросту перерезал бы нам всем глотки, не выманивая нас в долину, - добавил О'Доннелл масла в огонь.

- Сыновья шестидесяти собак! - прорычал Афзал-хан. - Я сдеру с вас кожу заживо! Вы будете заперты здесь, пока все не сдохнете!

- Если мы не сможем выйти из укрепления, вы не сможете войти в него, возразил О'Доннелл. - Более того, у тебя в конце концов останется лишь та горстка людей, которая сейчас разбросана по ущелью, и тогда с гор спустятся куруки, которые сейчас выжидают где-то в горах.

Перекосившаяся физиономия Афзал-хана говорила красноречивее всяких слов.

- Наш спор ничем нельзя закончить, кроме одного, - внезапно сказал О'Доннелл.

Увидев, что патанцы под защитой белого флага постепенно выходят из своих укрытий и приближаются, он повысил голос:

- Давай сразимся здесь на открытом месте один на один холодным оружием. Если победа будет за мной, мы спокойно и беспрепятственно уедем из Курука. Если победа окажется на твоей стороне, то пусть мои люди рассчитывают на твою милость.

- На волчью милость! - пробормотал Яр-Мухаммед.

О'Доннелл, внутренне напрягшись, ждал ответа афганца. То, что он предлагал, было, конечно, очень рискованно, но это был единственный для туркменов шанс выбраться из долины. Афзал-хан колебался. Он взглянул на своих людей, словно спрашивая у них, как ему поступить. Бандиты, все как один, угрюмо смотрели на него.

Было ясно, о чем они думали. Им надоела перестрелка, в которой преимущество оставалось за туркменами, и они хотели, чтобы Афзал-хан принял предложение О'Доннелла.

Их пугала перспектива возвращения куруков, запас патронов у них подходил к концу. В конце концов, если бы они лишились своего вожака, это значило бы только, что они лишились добычи, на которую рассчитывали. Аф-зал-хан, хоть и не отличался большим умом, но понял это.

- Я согласен, - проревел он, обнажая свою кривую саблю и отбрасывая ножны. Он взмахнул ею над головой: - Подходи, подходи и умри, ты, убийца неверных!

- Вели своим людям оставаться там, где стоят! - приказал О'Доннелл.

Услышав приказание, патанцы остановились, а над стеной поднялись головы туркменов, которые пристально наблюдали за происходившим, подняв ружейные стволы дулами вверх. Яр-Мухаммед не вышел из-за стены; он стоял возле нее, как бородатый горный дух, сжимая нож.

О'Доннелл не стал терять время. Держа в одной руке саблю, а в другой кинжал, он шагнул навстречу могучему афганцу. О'Доннелл был немного выше среднего роста, но Афзал-хан возвышался над ним по меньшей мере на полголовы. Мощные плечи и грудь афганца являли собой резкий контраст изящной фигуре мнимого курда; однако мышцы О'Доннелла были словно отлиты из стали. Его арабская сабля, хотя и не такая широкая и тяжелая, как кривая сабля Афзал-хана, была достаточно длинной, а ее лезвие было выковано из знаменитой дамасской стали, его невозможно было сломать.

Противники сошлись, и зазвенела сталь. Удары сыпались так быстро, что те, кто наблюдал за схваткой, едва успевали увидеть движение сабель, хотя все были искушенными воинами, давно привыкшими к оружию. Афзал-хан дико рычал, его глаза горели ненавистью, борода развевалась на ветру, а его сабля поднималась и опускалась с такой силой, что один его удар мог бы легко снести голову верблюда.

Но всякий раз кривая сабля афганца встречала на своем пути саблю О'Доннелла, который с легкостью и проворством отражал удары Афзал-хана, будто играя со смертью. Его сабля гнулась, но не ломалась, каждый раз распрямляясь, и, подобно жалу змеи, тянулась к груди Афзал-хана, к его горлу, отчего глаза афганца налились кровью бешенства.