Юрий Греков - Слышишь, Кричит сова !

Мехельмердеру повезло - Хозяин был явно в добром расположении духа и выслушал доклад благосклонно.

Эдуард Карлович, действительно, был, что называется, в настроении, и даже несколько приподнятом - перед самым звонком Мехельмердера закончилась ежедневная утренняя уборка его аппартаментов. Конечно, повода для особого веселья этот факт вроде бы представлять не мог, если бы не одно обстоятельство...

Женщин Эдуард Карлович не то чтобы побаивался, но, мягко говоря, недолюбливал. Представительницы этой половины человеческого рода вызывали у него интерес больше как объект для "сигналов". Если покопаться, то истоки этого лежат где-то в тех временах, когда Гугурига раз и навсегда избрал подвижнический путь анонимного борца за справедливость. И окончательно укрепилось, когда главным фактом его быта стал бег наперегонки с исполнительным листом.

Как-то лет десять назад, когда он вел счета в отделе зарплаты то ли в стройтресте где-то в Прибалтике, то ли в стройтресте под Хабаровском, сейчас он затруднился бы припомнить, где именно, только, что в стройтресте - помнил точно, приглянулась ему хозяйка-вдовушка. Он и захаживать к ней стал по воскресеньям, а то и чаще. Вдовушка - не то Марфа, не то Марта,- за долгим временем имя позабылось, принимала его с явным расположением, и от сытного обеда у него кровушка начинала поигрывать и даже возникали непростительные, а порой и совсем бессовестные мысли. Трудно сказать, чем бы закончилась эта история - те мысли приходили все чаще, и даже сны определенного содержания стали беспокоить Михаила Ивановича - да так, что утром просыпался он разбитым, а на службе стал то и дело получать замечания от старшего бухгалтера за описки и, того хуже, ошибки. Чем бы все это закончилось, трудно сказать: может, выгнали бы Сидоркина М. И. за эти самые описки-ошибки, а, может, оказался бы он в один распрекрасный день под ручку с Марфой (или Мартой?) перед дверью с кратко выразительной табличкой "ЗАГС". Короче, трудно сказать, как все пошло бы дальше, но тут как раз подоспел исполнительный лист, и через неделю, протрясшись в общем вагоне через полстраны, Михаил Иванович подшивал бумаги в плановом отделе небольшого рыболовецкого колхоза на азовских берегах. Марта (или Марфа?) осталась далеко-далеко, как будто ее и не было вовсе. Сны некоторое время еще по привычке приходили, но ненадолго. Во всяком случае претензий по службе к счетоводу Сидоркину не было. Но этот малозначительный эпизод его биографии заставил Михаила Ивановича принципиально выяснить с самим собой отношение к такому предмету как женщина вообще и женитьба в частности. И по долгом размышлении он пришел к выводу, что выгоды от этого предмета весьма сомнительны, а неудобства очевидны и многочисленны. На одном месте по известной причине Михаил Иванович засиживаться не мог. А путешествовать с вероятной супругой не только малоудобно, но и весьма накладно. А там еще, не дай бог, детишки. Можно было бы, конечно, при нужде сняться с места и без ведома предполагаемого семейства, но, поразмыслив, Михаил Иванович решил, что это никак не выход: накачивать себе на шею вдобавок к родительскому еще один исполнительный лист никакого резона не было - от одного еле-еле увернуться успеваешь.

Надо сказать, что решение, принятое Михаилом Ивановичем, далось ему не без труда - воспоминания о Марфе-Марте время от времени влезали в его безмятежные сны, особенно ближе к весне. А тут еще простучит перед твоим носом на каблуках-шпильках точеная дамочка, как паром обдаст. И это бы еще ладно. Но, приглядевшись, Михаил Иванович сделал весьма неприятное открытие: встречные дамочки (как про себя с некоторым пренебрежительным оттенком именовал он всех особ женского полу приемлемого возраста), эти самые дамочки смотрят не столько на него, как сквозь него. И хотя отношение к "предмету" он для себя выяснил прочно и основательно, столь явное и очевидное пренебрежение задело его сильно - можно было бы сказать, до глубины души, если бы таковая существовала вообще и у счетовода Сидоркина в частности. И тогда он объявил войну, методы и приемы которой были им до блеска отшлифованы на другой - сильной половине человечества.

Сидя на бульварной скамеечке после работы, он оглядывал проходивших мимо женщин и намечал очередную жертву. Хмурых и старых пропускал беспрепятственно, но стоило ему, заметить улыбку или, того хуже, услышать жизнерадостный смех или попросту углядеть в голпе оживленное девичье лицо, внутри у него все замирало в предвкушении победы.