Юрий Греков - Слышишь, Кричит сова !

Пытаясь справиться со странным волнением, от которого что-то заныло в груди, Алексей принялся поправлять плащ, и рука вдруг наткнулась на застежку Ольгиного чулка. И он зачем-то принялся расстегивать ее. Ольга слабо оттолкнула его руку, но он потянулся снова, не отдавая себе отчета в том, что делает. Глаза Ольги были у самых его глаз, и всматривались в него темно и загадочно.

А утром, когда они пробирались к Пушкину, сидевшему на чугунной скамейке, Ольга шла упруго и чуть отстранясь.

И в глазах ее стояло то же странное выражение, что так поразило его ночью. Сколько им было тогда? Едва за семнадцать. Ну, да - второй курс.

А потом, спустя четыре года, пришло одно из нечастых ее писем. Алексей мог бы, наверное, прочитать его наизусть, все восемь страниц. "А от тебя все нет ни строчки..." И тогда он с галлюцинаторной ясностью представил, что стоит за этой последней фразой... Она заходила на почтамт каждый день, по дороге из института. Письма не было.

Старушка в окошке "до востребования" уже узнавала ее.

А писем все не было. Потом старушку сменила молоденькая девчушка. Та тоже стала узнавать, и так же, как предшественница, с сожалением покачивала головой: писем не было.

На Невском она вышла из троллейбуса, свернула налево и пошла прямо на сверкающий шпиль Адмиралтейства.

Зеленой с белым громадой высился Зимний, полукружье Главного штаба охватывало площадь двумя огромными руками. По реке бежал белый пароходик. Синел на противоположном берегу университет. Золотой невесомый шпиль Петропавловки уходил прямо в тучи. Неподалеку остановилась группа экскурсантов. Донеслось: "Красота!" Да, красота! Замечательная, правильная, строгая, осточертевшая красота! Хмурые дни, призрачные ночи, когда смутно и непонятно на душе. Красота. А писем нет. Писем нет. И не будет...

И все равно тогда он не ответил. Недавнее вдруг стало далеким. Так бывает. И если так остается - еще полбеды.

Беда, если оно вновь становится близким, стократ ближе, чем прежде. А уже ничего не поправить... Но все это было совсем потом...

Когда Алексей осенью шестидесятого вернулся с целины, он сразу, сбежав с митинга, помчался на Васильевский.

Ольги не было. Он слонялся вдоль длинного дома, пока наконец в конце квартала не показалась тоненькая фигурка. Ольга шла, глядя прямо перед собой, размахивая каким-то свертком. Непривычно прямые волосы лежали прядями вдоль лица. Когда он, отделившись от стены, заступил ей дорогу, она остановилась, будто споткнувшись, и тут же словно кто-то толкнул ее к нему. Тихонько вскрикнув: "Лешка...", она обхватила его плечи руками, уткнувшись лицом куда-то в шею. Алексей гладил ее влажные волосы, спадавшие на плечи. Прохожие, наверное, оглядывались на них. Алексею было плевать на это. Его всегда радовало, что и Ольге все равно, что о них двоих говорят и думают все остальные.

Потом Ольга отстранилась и потребовала: - Не смотри на меня. Пошли.

В комнате она умчалась за шкаф, к зеркалу, и оттуда командовала: Садись и сиди смирно. Пока не скажу.

Алексей разглядывал тесную и такую знакомую комнатку со смешанным чувством радости и недоверия - все по-прежнему? На стене напротив висел портрет Олиного отца - моряка, погибшего в войну. Вот откуда Ольгины глаза. А Ольга тараторила за шкафом: - Трудно было телеграмму дать, да? А то, что получается - является покоритель целины, а я прямо из бани. Ну, и картина, должно быть! Растрепа! Представляешь, чтобы Джульетта встретила Ромео растрепанной? Фу, стыд какой!

Ольга любила и умела нравиться. Вообще-то Алексею это было приятно, хотя иногда...

Прошлой зимой Ольгина мать уехала в какую-то командировку чуть ли не на три месяца, и они готовились к сессии здесь. В тот вечер они засиделись допоздна, зубря политэкономию, и, когда Алексей обнаружил, что кончились папиросы, все ближайшие магазины были закрыты.

- Знаешь что? Поехали на Невский,- решила Ольга.- Елисеевский еще открыт. И проветримся, а то в голове совсем уж туман.

Она накинула пальто поверх домашнего платьица, повязала платок и скомандовала: - Я готова, пошли.

До трамвайной остановки было недалеко, но тут на углу Среднего прямо возле них затормозило такси. Шофер, не дожидаясь вопроса, приоткрыл дверцу: - Куда, ребята?

- На Невский, к Елисеевскому.

- Давайте.

Колеса глухо погромыхивали по мостовой. Движение уже стихало - поздно. Таксист выжимал километров девяносто. На повороте Ольгу прижало к Алексею, и она так и осталась близко-близко. За прихваченным морозом стеклом летела цепочка фонарей, окутанных беловатым сиянием. Справа промелькнула Стрелка, и такси взлетело на Дворцовый мост. За полквартала до Елисеевского светофор вспыхнул красным.