Галина Бахмайер - Отпуск в тридевятом царстве

— Что ж, по-моему, ее вина доказана, — произнес капитан, подходя к писарю. — Все шпионы подлежат заточению до выяснения настоящей личности и переправке в столицу. Напрасно вы не захотели сотрудничать добровольно, — обратился он к женщине. — Если мне не удастся разговорить вас за два дня, через неделю это с успехом сделает норвундский палач.

— Будь проклят весь этот идиотский мир! — взревела пленница, вскочила, схватила стул и грохнула его о стену. Писарь подскочил, прижимая к груди пергамент и чернила, и завопил. Олквин прыгнул вперед, поймал Джелайну и заломил ей руку за спину. На шум вбежали солдаты, помогли Бенвору скрутить яростно отбивавшуюся женщину и привязать ее к топчану.

— Справились, гады! — в бессильной злобе завывала она. — Все на одну!

— Ну до чего же сильная! — отдуваясь, покачал головой Виланд. — А с виду — соплей перешибешь.

Бенвор приказал солдатам выйти.

— Мы все-таки выбьем из вас сведения, чего бы это ни стоило, — пообещал он Джелайне. Та закрыла глаза, на удивление быстро выравнивая дыхание.

— Будете пытать? — уже совершенно спокойно спросила она.

— Ну зачем так сразу? — усмехнулся капитан. — Пусть палач занимается своим делом, а я рыцарь, и воюю с мужчинами. К тому же, что-то подсказывает мне, что запугивать болью бессмысленно. Вы, леди, не так просты, какой пытаетесь казаться. В одиночку преодолели закрытый путь через границу, незаметно проскользнув мимо трех наших дозоров — без оружия, пешком по лесу, кишащему хищным зверьем, разбойниками и ловушками — думаю, такое будет под силу очень немногим.

Тут Олквин вспомнил рассказ Уилкаса об обстоятельствах поимки пленницы. Бессмысленный, сумасшедший крик и слёзная истерика на скале посреди леса совершенно не вписывались в сложившуюся картину. Что-то было не так, но что?

— Запереть бы вас с крысами на недельку, не кормить, и послушать, что еще вы станете сочинять, — прикинул капитан. — Но у меня нет возможности столько ждать.

— Крысы-то в чем провинились? — ухмыльнувшись, буркнул писарь, вызвав у Бенвора невольную улыбку. Случайно поймав при этом тоскливый взгляд Джелайны, капитан опомнился и посерьезнел.

— Признаюсь честно, до сегодняшнего дня я был полностью уверен, что хорошо знаю все разновидности шпионов. Но такого, точнее, такой, у нас еще не бывало. И ведь это еще не значит, что вы такая единственная. Может статься, первая, но тогда уж наверняка не последняя. Надо признать, ваше ремесло не стоит на месте. Да еще и этот проклятый патруль…

Олквин прошелся вдоль топчана. Вид у него при этом был такой, словно приходилось делать нелегкий и неприятный выбор.

— Виланд!

Дежурный тенью проскользнул в дом.

— Отправляйся к Танбику. Скажи, что я прошу напиток откровенности.

— Милорд? — на лице Виланда отразилось недоумение.

— Выполняй.

Дежурный вышел. Микас приблизился к Бенвору и забормотал:

— Господин капитан, может, пока не стоит? Она только-только оправилась от снотворного. Это опасно.

— Переживет, — отрезал Олквин. Он повернулся к Джелайне и хмуро произнес: — Вот видите, леди Анерстрим, к каким мерам приходится прибегать? Даю вам последнюю возможность признаться во всем самостоятельно.

— Что еще за напиток? — с тревогой в голосе спросила женщина. Мужчины переглянулись.

— Вы и этого не знаете? — фыркнул писарь. — Значит, сейчас узнаете.

Вернулся Виланд, и протянул капитану маленькую шкатулку. Олквин открыл ее и вытащил покрытый ажурной резьбой костяной флакон.

— Танбик предупредил — не больше трех капель, — уходя, напомнил дежурный. — После всего дать ей молока и тепло укрыть.

— Я знаю, — кивнул Бенвор. — Скажи Малеане, пусть подождет с обедом.

— Может, я сначала все-таки поем? — торопливо вставила Джелайна.

— Вам это не поможет, — разочаровал ее Олквин. Он попытался напоить пленницу, но та принялась отчаянно мотать головой, плотно сжав губы.

— Держи ей голову, — скомандовал капитан писарю. Разжав женщине зубы, он осторожно капнул — раз, другой, третий… Пленница протестующе замычала.

— Да, наверное, невкусно, — ехидно согласился писарь, отступая назад. — А теперь подождем.

— Через минуту, — объявил Бенвор, усаживаясь рядом, — вы расскажете нам все. Вы не сможете ничего утаить, поведаете даже то, о чем вас не спросят. Поверьте, за предстоящие пять-шесть часов вы тысячу раз пожалеете о том, что не стали говорить сами. А потом, когда наступит похмелье, вы пожалеете еще сильнее.