Томас Диш - Щенки Земли

Он сорвал капюшон, обнажая то, что должно было быть его лицом. Обжорство так переполнило его, что исчезли все признаки лица, кроме отяжелевших от награбленного добра хомячьих щек и подбородка, которые окружали запачканное едой отверстие рта. Эта сдобная плоть походила не на лицо, а на огромные ягодицы, на которых глазные впадины выглядели едва заметными ямочками.

— Полагаю, ты теперь тоже любишь немножко полакомиться тортом. О, я заметил твой прожорливый взгляд на этот поднос с кондитерскими изделиями. Пере, пришло время подать мистеру Саккетти послание.

В то время как два его товарища, схватив меня за руки, принуждали встать на колени, третий кроликоголовый херувим подошел ко мне, пошевеливая своим малюсеньким розовым носом в предвкушении удовольствия; его пуховые крылья спазматически подрагивали подобно больному аритмией сердцу. Округлыми пальчиками он забрался в похожую на раскрывшийся цветок гноящуюся рану на его мошонке и выхватил из нее тонкую белую гостию, покрытую неразборчивыми письменами.

— Боюсь, что… я не… пойму.

— Конечно. Ты должен это съесть, — объяснил Фома Аквинский. — И тогда ты поймешь его совершенно точно.

Херувим силком запихнул хлебец (который имел тот же запах, который поднимался из ямы) мне в рот. Отпустив меня, ангелы дружно запели:

Как только тошнотворная сладость миновала мой рот, послание, подобно чудотворной лампаде, ослепительно ярко засияло своей невыносимой правдой.

— Как мог я не знать!

Я смог увидеть наши имена на гигантских письменах золотом по лазури так же отчетливо, как в любой книге: Джорджа Вагнера первое, затем Мордикея и всех других заключенных одно за другим, и в самом низу свое собственное.

Но не это было причиной боли, она была в несомненности того, что я уже знал. Я уже знал это почти с момента прибытия в лагерь «Архимед».

Аквинский, у которого не было никакого нимба, это откормленное на бекон брюхо, качающее кровь в огромную рогатую голову-тыкву, катался по полу, корчась от смеха. Его мычание наполняло комнату, заглушая нежное песнопение ангелов, и я проснулся.

Позднее:

Хааст под давлением подтвердил то, что и без того ни в коем случае невозможно было больше скрывать и что оставалось для меня так долго неведомым только из-за моего отчаяния, преднамеренной слепоты. Теперь я знаю это, теперь я знаю, я знаю это и чувствую настоящее облегчение, такое же, как чувствует убийца, судебный процесс над которым скучно тянулся недели и который слышит наконец решение присяжных, решение, в котором у него никогда не было сомнения, — «Виновен» — и, с той же безошибочностью, свой приговор — «Смерть». С 16 мая я заражен Паллидином. Здесь знал это каждый, но не я, и я, хотя не прислушивался к шепоткам, пока они не превратились в мычание, наполняющее Мир, я знал тоже.