Юрий Дружков - Прости меня…Фантастическая поэма

Случайная девушка и знакомая дорога, стоит ли вспоминать о них? А я читаю мои вчерашние записи и как будто снова пишу или снова еду в ночной влаге, словно «пишу» и «еду» одно и то же, и привкус тумана и зябкость плывут по комнате, веют от белой пустяковой бумаги.

Наверное, так начинаются книги. А я не смог бы и не смогу, потому что все у меня слишком неясно и туманно. Где, например, цвет ее глаз? Не помню… А прическа? Силуэт, извините за выражение, облик? Ничего об этом, ни слова. Так, я думаю, не положено в книгах. Но, по-моему, человек выразительнее всего, когда он говорит. Никаким описанием его не передашь так хорошо и точно, как он это сделает, разговаривая о чем угодно. Выдаст он себя до самых мелких и незаметных черточек.

Я, например, выгляжу в первой главе собственного дневника пижоном. И никуда не денешься. А я не хотел! Кому это нравится выглядеть пижоном! Значит, не умею… Но посмотрим, какой выйдет у меня вторая глава. Если это первая, допустим, она первая, то вторая, кажется; не лезет ни в какие ворота, не укладывается в один переплет с первой, такой лирической до щекотания в носу.

Пишу как было. Сегодня утром я…

Кто-то незнакомый сидел у нас в аппаратной. Шеф подвинул к нему дюралевый столик с бумагой, с отточенными карандашами, навел подсветку и встал рядом с ним, заложив руки за спину.

— Когда будет накладка? — спросил он.

Шеф говорит «накладка», я говорю «передача».

— В одиннадцать пятнадцать и сорок четыре секунды, — ответил оператор.

— Минута с хвостиком, — сказал я.

На ближнем экране медленно просиял ровный по цвету глубокий синий фон. Как, бывает, ложатся такие синие тени под елкой зимой на снегу, в лунные ночи.

— Опять увидим что-нибудь молитвенное?

По голосу можно было понять — Шеф улыбается.

— Наверное, — ответил я, — вчера так и было.

На синем плеснуло что-то белое, разнеслось кругами, вздрогнуло, ясный звук проник в аппаратную, как в открытую форточку.

— Айла, айла, айла!..

Там, по экрану, шла в синеве молодая женщина. Загорелыми руками она держала над головой наполненный чем-то влажным, поэтому, наверное, сверкающий на солнце кувшин.

— Айла, айла, айла! — звала женщина.

— Айля, айля, айля, — передразнил кто-то невидимый тонюсеньким голоском.

Гибкая женщина расплескала кувшин и сдвинула брови, как-то слишком притворно, забавно.

Милая, милая, не пропадай, пожалуйста, ну еще немножко. Ну подожди… Я хоть взгляну, какой на тебе наряд, какие бусы, какой узор на кувшине…

Видение погасло. Замер отдаленный звук, похожий на песенку-дразнилку.

— Время? — спросил я.

— Четырнадцать секунд, — ответил Шеф. — На две секунды больше… На этот раз ни одного молитвенного жеста.

— И картинка не прыгала, — сказал оператор и включил свет.

Кажется, у всех у нас были довольные физиономии.

— Банальные кадры…

В аппаратной сидел незнакомый человек. У нас посторонние как-то сразу привлекают внимание.

— Вот, познакомьтесь… кинорежиссер… большой человек в области кино… Вам понравилось?

— А вам?

— Это самые замечательные на всем белом свете картинки, — сказал я.

— Может быть. Но сделаны, мне кажется, плохо.

Режиссер говорил уверенно, громко, почти выкрикивая. Так разговаривают пилоты, привыкшие к постоянному гулу больших аэродромов.

— Как по-вашему, что было на экране? — спросил я.

— Несомненно, телевизионная документальная передача.

— Вы уверены?

— Да.

— Почему?

— Видите ли, передача была не только документальной, нехудожественной, передача была неумелой, непрофессиональной.

— А можно ли по такой небольшой передаче…

— Можно, можно, смею заверить, — он вышел на середину аппаратной. — Когда вы сидите в кино… вы, я надеюсь, ходите в кино?

— Ходим. Даже на детские сеансы, — необычайно вежливо сказал оператор.

— Ну так вот, — кивнул гость, — вам на экране все кажется легким, простым. Так ведь?

— Угу, — ответил наш оператор.

— И вот перед вами ходят актеры, спорят, едят, пьют. Кадры меняются перед вами, действие бежит или тянется нудно и долго, если фильм скучный. Вы не замечаете постановки маленького кадра, не знаете, что порой все мгновенные позы героев составляет, придумывает, рисует главный человек в кино — режиссер.

— Не замечаем, — вздохнул оператор.

— А для меня каждый кадр — это маленькое живописное произведение, созданное большим художником. Или ремесленником!.. Иногда кадрик живет секунды, но по тому, как он скомпонован, освещен, в какой крупности взят, можно видеть руку создателя… Кино делают иногда великие живописцы, но встречаются нередко мазилы, пачкуны.