Ярослав Голованов - Заводная обезьяна

"Занятная девчонка, – думал он,- В огонь, говорит, люблю смотреть. А я: "Это от дикарей!" Надо же такое сморозить!"

В эвакуацию у них была буржуйка. Маленькая, кругленькая. Труба через всю комнату. Из стыков трубы капала густая бурая сажа, и приходилось подвешивать на проволочках консервные банки. Буржуйка быстро наливалась малиновым жаром, но тепла давала мало, вот только если рядом сидеть… Он сидел и смотрел на огонь. Он тоже любил смотреть на огонь. В огне мерещились ему то лес, то пляски, то пожар Москвы и наполеоновские солдаты… Телевизоров не было тогда… Смотришь – и есть вроде не хочется… "Это от дикарей!" Идиот. А на воду как глядела…

В 2.15 он опять обернулся к красной лампочке автоларма. Но все было спокойно в этой темной ночи. Сашка подошел к окну рубки, отвинтил барашки, толкнул стекло. Свежий ветер надул занавеску. В Танжере хрипатая баба запела мужским голосом, и Сашка убрал Танжер.

"Ни одна девчонка ни в Одессе, ни в Батуми, о Керчи и разговору нет, не скажет тебе вот так: я, мол, люблю звезды считать. Ну, хотя бы эта, последняя, Зойка. Ей что ни скажи – все смеется. Смешно, не смешно – все равно смеется. Дура потому что. Через каждое слово: "Не может быть!" Провожал ее после кино, подошли к дому, ну, стоим, а она сразу: "Убери руки". И в мыслях не было… А мать ее уже орет в окно: "Зойка! Зойка!" Словно козе. Повернулся и пошел. Она: "Ты куда?" "Топиться,- говорю,- тошно мне". Анюта вот не скажет: убери руки. Да и не полезешь к такой…"

Писк позывных не мешал Сашке думать о своем. Ухо его автоматически фильтровало звуки, и пока все многоголосье мира не содержало ничего такого, ради чего стоило бы оставить свои размышления об Анюте.

"Надо с Толиком поговорить",- вдруг вспомнил Сашка.

Толик Архипов плавал радистом на "Вяземском". Сашка никогда его не видел, но они были старые друзья. Толик был парень веселый, работал в темпе, чувствовалось, что может и быстрее, но понимает: это будет уже пижонство, разговор без удовольствия. "Вяземский" отозвался не сразу. "Спим, значит,отстучал Сашка,-а Родина рыбу ждет. Кто порадует страну полновесным тралом? Пушкин? Прием".

– Пушкина нет. Есть Вяземский – Пушкина первейший друг. И Есенин за компанию. Прием.

– Как рыба? Прием.

– Чего нет, того нет. Вчера – полторы тонны. Много сора. Зря к нам идете. Сами смотрим, куда бы отсюда податься. Прием.

– Кино у вас есть приличное? Встретимся, поменяемся. Прием.

– Кино – зола. Старье. Одна приличная картина – "Верные друзья". Четыре раза смотрели. Не отдадим. Прием.

– Это где на плоту плывут? Прием.

– Она самая. Прием.

– А если махнемся на "Подвиг разведчика"? Прием.

Они трепались, пока не подошла очередная трехминутка сигналов тревоги и бедствия. Красная лампочка, и на этот раз не загорелась, а звонок тревоги и на этот раз молчал.

"Вяземский" – Пушкина друг,- думал Сашка.- Есенин, Державин. Пришло в голову какому-то умнику в министерстве окрестить все БМРТ поэтами и писателями. Есть "Пушкин", и "Лермонтов", и "Жуковский", и "Лев Толстой". А ведь вдуматься-это ж дико: Пушкин ловит окуня, Лев Толстой – селедку, Есенин – сардину. Завтра придумают: Паустовского пошлют на камбалу, а Эренбурга – на раков этих, лангустов… Кто вообще за названия отвечает? "Державин"!.. Висит в кают-компании портрет. Седой, важный старик, весь в золоте, в лентах. Звезда на животе. Оды царице писал. За то и звезда, конечно… В школе учили эти оды. Ничего не помню! Одну строчку помню: "…а я, проспавши до полудня, курю табак и кофий пью". Ну, и при чем тут рыба? Почему большой морозильный рыболовный траулер надо называть "Державин"? За то, что Пушкина в лицее целовал?.."

Пошла сводка погоды с Канарских островов. Сашка записал. Главное – температура воды. Плюс двадцать девять. Это хорошо. Надо утром Губареву сказать. Подумать только, 29 градусов! Вот бы искупаться!

С 2.45 до 2.48 – новая трехминутка для сигналов бедствия. Волна 600 метров – волна беды. И все слушают. Четыре раза каждый час. По три минуты.

Сашка никогда еще не слышал сигнал SOS, но каждый раз ждал его. Он хотел услышать его именно на этой ночной вахте. И сразу сделать что-то для этих людей, которые просили о помощи. Братство и солидарность – затертые слова из словаря газет – становились в эти трехминутки яркими и гордыми: гляди, океан, мы не спим, мы слушаем, мы не дадим в обиду товарищей! Сашка часто думал, как замечательно было бы, если бы и на земле была своя волна тревог и бедствий. И люди в суете земных дел и трудов замолкали бы на три минуты, чтобы узнать о них. SOS!-пацан залез в карман. SOSI – бьют женщину. SOS! – пьяница, SOS! – бюрократ, SOS! – невежда оценивает труд ученого, SOS! – дурак подписывает дурацкий приказ. Оскорбили, обманули, насмеялись – SOS! Боятся, врут, подозревают, клевещут – SOS! И слушали бы все. И шли бы на помощь, оставив ради чужой беды свой курс и свое дело. Шли бы все, кто поблизости, так же, как в море…