Татьяна Апраксина: Цена Рассвета

Четаржа переложили на носилки и унесли, майор велел смыть кровь с пола и вести себя прилично. Когда все покончили с мытьем и сушкой волос, Орра построил взвод во дворе и отправился искать кого-нибудь из старших по званию. Вернулся он нескоро. Оказалось, что целый взвод курсантов-авиаторов, оставшихся без командования, на этой базе никого не волнует. Орра еще раз поскреб в затылке и велел грузиться в машину, сам сел рядом с шофером — на место четаржа.

Все делалось правильно, размеренно и четко — как положено, как учила комвзвода. Только Арье было уже почти все равно. Ее трясло и лихорадило, она забилась в угол машины и прикрыла глаза. Форма, наспех натянутая на мокрое тело, натирала плечи, казалось, что свободная хлопкольная майка — и та давит на грудь. Кожа горела, словно девушку отхлестали борщевиком; было трудно дышать. Когда машина доехала до палаточного лагеря, Арья уже ничего не слышала и не могла шевелиться. Лицо отекло, в ушах гудел басовитый колокол.

Очнулась она только к вечеру и в госпитале. Второе было очевидно — палата, койка, зеленая одноразовая пижама, манжетка капельницы на сгибе локтя. О вечере Арья заключила, покосившись на лиловатые тени предметов на полу и стенах. Ее положили головой к окну, так что увидеть небо не удалось — но ясно было, что снаружи сумерки. Девушка глотнула воды из поилки, которую ей засунули в рот, потом выплюнула трубочку и попыталась сесть.

Приборы отреагировали мгновенно — гнусным воем сигнализации. Арья ожидала, что в палату войдет медбрат, ну, максимум — врач, но к ней заявилась целая делегация. Врач и медбрат там действительно были, вот только даже в полусонном состоянии курсант Новак подметила, что врач — местный, из этой больницы, а медбрат явный чужак, да и едва ли он вообще медбрат. Скорее, просто схраняет долговязого типа в небрежно наброшенной поверх формы зеленой накидке. Генералмайор, определила она, и изумилась. Неужели заболела какой-нибудь экзотической дрянью? Вот было бы не с руки…

Дальше она изумлялась все сильнее и сильнее. Врач даже молча ухитрялся так лебезить перед высоченным генералмайором, что Арья не могла не улыбнуться пересохшими губами. Тот же чувствовал себя в палате как дома. Сопровождающий пододвинул ему стул, генералмайор уселся, задев накидкой за край спинки, и девушка увидела его погоны целиком.

Вместо перекрещенных скальпеля и кинжала на погонах красовались глаз и молния.

— Как ты себя чувствуешь, Арья? — спросил разведчик.

Фархад наблюдал, как мать, засучив рукава яркой домашней блузы, месит тесто, чтобы сделать шиш-барак. Рецепт он знал наизусть и при желании смог бы приготовить любимое блюдо. Мелко нарезать лук, добавить его к фаршу, туда же орешков и пряных трав, обжарить все на медленном огне, дать начинке остыть и только после этого начать лепить крупные, с кулак, пельмени из дрожжевого теста. Потом они запекаются в духовке, и каждые пять минут нужно подливать понемножку бульона, так, чтобы тесто не размякло, но пропиталось сочным бульоном, в которой добавлена ложечка оливкового масла с мятой и чесноком…

Мог бы приготовить сам, конечно — но разве смысл был в самом шиш-барак? Нет, важно было только одно: это делает мать, и делает своими руками, для него. В доме Салмана Наби хватало кухонной прислуги — повар, два кухаря, посудомойка, — но мать Фархада любила баловать сына своей готовкой. Фархад мог в любой момент приказать слугам приготовить какое угодно из любимых блюд, но куда больше любил сидеть на подоконнике в кухне и смотреть, как мать ловко управляется с тестом или фаршем.

Елена Наби была осью, вокруг которой вращался дом. Истинная «жена достойная», о которой говорили служители Мана. Кроткая и покорная мужу, строгая с младшими домочадцами — прислугой, родней; бесконечно заботливая, терпеливая. Фархад знал и другую Елену, прятавшую под благопристойно опущенными ресницами суровый упрямый взгляд. Она никогда не повышала голос, даже распекая нерадивых слуг, никогда впрямую не противоречила мужу. Просто некоторые из гостей, позволившие себе лишнее, никогда больше не появлялись в доме.

С сыном Елена всегда была нежна, внимательна и чутка. Мягкая ласковая улыбка не сходила с ее губ, лишь иногда мать слегка хмурилась и удивленно склоняла голову к плечу — если Фархад приносил из школы плохие оценки, если в ежемесячной характеристике ученика появлялись указания на лень или небрежность. Но даже распекая сына, Елена всегда заканчивала беседу искренней улыбкой и одобрением. «Я не сомневаюсь, что ты все исправишь», — говорили грустные темно-серые глаза. Разумеется, Фархад исправлял. Старался, добивался, лез из кожи вон, чтобы в характеристике значились только самые лестные определения.