Вольдемар Грилелави - Плач кукушонка

В слабо освещенном дворике, под грибком на скамейке сидела девочка подросток, прикрыв лицо руками, и беззвучно плакала. Влад определил это по вздрагивающим слегка плечикам. Вокруг ни души. В редких окнах горел свет, так как поздновато, однако, и завтра рабочий день. Народ почил перед трудовыми починами. И, видно, до дитя никому дела нет. Обидели и на боковую. Можно пройти мимо, поскольку не всегда вмешательство ожидаемо. Вполне вероятно, что ребенок хочет выплакать свое недоразумение, слить со слезами горечь обид. Женщин и детей слезы исцеляют, в душе устанавливают покой и равновесие. Поэтому среди женщин и инсультных недугов пореже попадаются. Они не накапливают статическое напряжение.

Влад присел рядом и пару минут помолчал. Ребенок не успокаивался. Видно, зацепило не слабо, что даже наступление полночи не волнует. А ведь такому малому спать давно пора.

— Очень обидно, — не спросил, а констатировал факт.

Девочка недоверчиво глянула на него сквозь пальцы и согласно кивнула.

— Да, — тяжело вздохнул Влад. — Обидеть легко, а вот успокоить, проявить сочувствие, так и где кто? У самого детство протекало в сплошных слезных излияниях. Вроде пустяк, не такая уж и причина. Можно и одной слезинкой обойтись, а они как сорвутся, так часами вытекают. Словно кровь из разбитого носа. И порядком надоедают, а ни в какую не утихают. Вот такие дела. Ты плачь, не обращай внимания. Бессонницей страдаю, вот и брожу без дела, лезу ко всем с разговорами. Случай в детстве был. Решили с парнями по грибы смотаться, а лес, сама знаешь, далековато за городом. Мы прошли до станции, а там товарняк стоит и собирается трогаться. Сели в тамбур и тронулись вместе с ним. Спланировали грамотно. Следующая станция аккурат возле леса. Так ведь он, паршивец, перед самой станцией скорость разогнал и со свистом мимо леса промелькнул. Не сойдешь, кости переломаешь. Ладно, думаем. Нас вполне и следующая станция устроит. А он ее еще быстрее пролетел. Еще через пару станций грибов расхотелось. И только на пятьдесят седьмом километре, когда он на крутом подъеме снизил свою скорость, мы приняли решение, срочно сигать под откос. Я был в компании младшим, поэтому в целях проверки вероятности безопасного покидания транспортного средства, они скинули меня без моего согласия вместе с лукошком. Сначала я бежал семиметровыми шагами. Наверное, шагов пять. Да голова летела быстрее ног, вот и улетела вперед, зарываясь с ушами в песок. Хорошо, что хоть и мазутный, но песок попался без твердых примесей. Я от радости, что все части тела на месте и не повреждены, вскочил и ору, зову их, приглашаю присоединиться к полету. Как потом друзья рассказывали, что их до смерти перепугал мой песчаный мазутный вид. Им померещились струи потоков крови, стекающие по моему лицу. А это просто с башки струился песок. Много заграбастал. Но, деваться, то некуда, и, толкаясь и ругаясь, попрыгали с вагона и они. Но уже со всеми осложнениями. Легкими, в виде ссадин и синяков. А у меня даже ни одной царапины. Домой пришли на завтра к вечеру. С грибами. Полное лукошко я набрал. А мама вместо благодарных речей по щекам нахлестала. Так я до следующего утра ревел. Обидно. В такой переделке выжил и не пострадал, грибов полно принес, а такой финал. Она уже сама не рада была, что наказала. Очень я долго и горько ревел. И уже обида прошла, и боль, а они льются и не кончаются. Наверное, ведро выплакал. А ты давно ревешь? С полведра набрала?

Девочка немного успокоилась и прекратила рев. Даже слегка развеселилась.

— Уже семь лет.

— Чего семь лет?

— Реву семь лет, — девочка отняла руки от лица, и Влад увидел на правой щеке большое рельефное сине-красное пятно, след давнего ожога.

— И как же это получилось? — спросил он сочувственно, с нежностью прикасаясь к страшному клейму. Ужасней метки для девушки невозможней придумать. Ведь лицо это и душа, и физическая красота, и надежда на будущую любовь и счастье. А тут такой штамп запрета на все надежды.

— Мне пяти лет еще не было. Я плохо помню. Летом меня папа с мамой в деревню к тетке отвезли. Она сгорела насмерть, а у меня вот, лицо. Больно было ужасно. Я даже сейчас, когда вспоминаю, она болеть начинает. Но это не так страшно. К боли я привыкла. Обидно очень. Я же не виновата, а они меня уродиной дразнят. И он тоже сказал, что, куда я лезу со своей рожей. Просто жить не хочется, страшно очень, будущего боюсь, он поужасней будет.

Девочка вспомнила эти обиды, и снова слезы ручьем потекли из глаз, срываясь на рыдания. Влад внимательней рассмотрел ребенка и увидел перед собой, уже начинающую формироваться в даму со всеми вытекающими последствиями, девушку. А таинственный он, это, наверное, ее сердечная боль, будущая гроза разбитых девичьих судеб. И, как назло, скорее всего, первая любовь первый девичий трепет пришелся на этого будущего ловеласа.