Вольдемар Грилелави - Плач кукушонка

При его появлении у нее так сильно и быстро забилось сердце, что она двумя руками прижала его, чтобы оно не выскочило. Впервые за многие годы после смерти бабушки у нее появился друг. Может он так и не считает, зачем ему плохо говорящая уродина, но один только факт, что он пожалел ее и отдал пустую бутылку, сотворил из него чуть ли не принца из сказок. Маленький принц с добрым сердцем.

Она хотела бежать ему навстречу, схватить за руку и радостно потрясти, поприветствовать. С трудом сдержала свой порыв. А он так важно, не спеша, доставая из портсигара сигарету и прикуривая, как взрослый мужчина, подошел к ней, кивнул, как старой знакомой, и уселся на поваленное дерево, приглашая присесть рядом.

— Ты чего так рано прибежала? Я только со школы. А ты, в какой школе учишься? Точно не у нас, я бы тебя видел, ты очень приметная.

Света вдруг ощутила себя такой далекой от всех его знакомых и друзей, ей стало страшно признаваться, что она вообще не учится, что у нее нет даже школьной формы. Все они с дедушкой купили, а форму хотели потом, ближе к концу лета, но не успели. Ей много хотелось рассказать, поделиться с мальчишкой, но ей стыдно и неприятно было за свое прошлое и настоящее, да и говорила она еще с трудом и плохо, с усилием выговаривая трудные слова.

Но Альберт, словно не замечал ее смущения и так незаметно, как бы, между прочим, рассказал о себе, о школе, о друзьях.

— Я не учусь, — потупив взор, наконец, призналась Света.

— Совсем в школу не ходишь? Вот здорово! — искренне удивился и порадовался за нее Альберт. — И никто не заставляет? А меня каждое утро будят, уроки делать заставляют. Мать, если что, дерется. А отец совсем не бьет. Правда, они не знают, что я курю, а то бы давно надрали уши и задницу. А я мало курю, только здесь. А дома и в школе ни-ни. А ты кем будешь, когда вырастишь? Я пойду в ПМК за станок, токарем. Мой папка токарь. Знаешь, как здорово! Я был пару раз у него на работе. Берешь железяку, ставишь в станок, а из него такая классная стружка летит. Никогда не видела? А твой, кем работает?

Света пожала плечами.

— Не знаю. У меня нет родителей. Совсем нет.

— Как нет? — удивился Альберт. — А где же они делись?

— Я ушла от них, — и Света медленно с трудом, и, повторяя часто некоторые слова, рассказала впервые постороннему о своей судьбе. До этого она жаловалась только бабушке и дедушке в дневнике. Ей много раз казалось, что Альберту все это неинтересно и не нужно, но он не позволял ей останавливаться, требовал продолжения. Он удивлялся и восхищался ее смелостью и терпению. Предлагал отомстить, поджечь дом или убить их во сне. Но Света категорично возражала. Убивать нельзя, а сжечь, так ведь дом сгорит.

— Ну и что, в интернат пойдешь. Знаешь, как там здорово. Там полно и девчонок, и пацанов. Хотя да, — он глянул на нее и согласился, что в интернат нельзя. Заклюют, задразнят. — Так ты, поди, ни читать, ни писать не умеешь?

Нет, она умеет. И Света рассказала, как дедулька учил ее, и как теперь она самостоятельно на чердаке продолжает учебу.

— Вот глупая. Я бы целый день лежал бы себе и покуривал в потолок. Мне лично никто не нужен. И наука их мне без надобности, даром не нужна. На папкином станке можно и без наук работать. Да, возьми, — Альберт достал из-за пазухи припасенный хлеб. — Зачем тебе бутылки собирать. Я буду каждый день приносить. Только в выходные не приходи, здесь пацанов много. С ПМК работяги ходят пить вино сюда, а пацаны бутылки караулят. Еще обидеть могут. А в другие дни здесь никого не бывает.

Света каждый день прощалась с другом, с трудом сдерживая слезы, боясь потерять навсегда, все еще не веря в его очередное появление. Она теперь жила этими ожиданиями и самими встречами. Альберт действительно приносил каждый день буханку хлеба, иногда конфеты или печенье. Так эта встреча вообще превращалась в праздник.

А однажды он не пришел. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. И Света поняла, что начались каникулы, и его увезли под Уфу к бабушке. Света проплакала несколько дней.

19

— А она мне так и заявила, — сказал утром за завтраком в офицерской столовой Сафин Владу, когда тот ему поведал о вчерашней корриде. — Я ее пытался образумить, объяснял, что поступок опрометчивый. Сто раз потом пожалеешь. Из Равиля пластилина не получится.

— А из меня запросто, да? — обиделся Влад, понимая правоту друга, но, не желая принимать ее, как факт. В таком возрасте хотелось бы иметь в характере немного железа, но даже друг приметил его кисельный нрав и мягкотелость.