Вольдемар Грилелави - Плач кукушонка

Света отложила тетрадь с письмом и беззвучно заскулила от жалости к самой себе, к ушедшим дедушки с бабушкой, от жалости к будущему, которого нет. А в слуховом окошке вновь послышались пьяные голоса и стуки. Шла подготовка к очередной попойке. И Света вновь настроилась на ожидание ночной вылазки за крошками и пустой тарой. Основная закуска у них состояла из хлеба и вяленой рыбы, которую они скупали у рыбаков и сушили сами. Но сушили где-то на работе, так как дома она ее не встречала. Просто об этом знала по их разговорам. Ее остатки она и собирала, обсасывая косточки, как самое вкусное лакомство в ее нехитром меню из хлеба и воды. Иногда встречались кусочки лука, чеснока, реже банка из-под рыбных консервов, но чаще они в них тушили окурки, что даже слизать с банок остатки томата желания не возникало.

— И где эта дура может прятаться, ума не приложу? — Света вдруг вздрогнула и похолодела от ужаса. Давно они уже не говорили о ней, с чего бы это вспомнили? Она замерла и вся превратилась в слух, чтобы в их пьяном лепете не упустить важное. — Где-нибудь по сараям прячется, что ли?

— Да хрен с ней, — это уже говорила она. — Сдохнет где-нибудь под забором. Пока не к спеху. Вон еще барахла на продажу навалом. А там я поговорю с Италмасом, нашим трактористом. Он говорил, что пару раз видел ее возле магазина. Алмас за пару ящиков водки как бы нечаянно придавит ее, а мы засвидетельствуем, что она сама прыгнула под колеса. И руки у нас будут развязаны. Там, продавай эти хоромы, кому хочешь.

— Алмас за водку может пол Ушарала передавить. Потом хрен отвяжешься от него.

— Я его тогда сама придушу. Он боится меня.

Теперь придется ходить в магазин с оглядкой, чтобы по близости не было никакого трактора. Это здорово, что она не прозевала столь важный разговор.

— А может за зиму она сама загнется? Сейчас, пока тепло, держится. А морозы ударят, и кранты ей. Наливай за упокой души безгрешной. Видит бог, не хотела я ее рожать, так не хочу, чтобы жила, ну, не подарила мне природа инстинкта материнства, так не будем мы у нее его выпрашивать.

А Света очень хотела бы кого-нибудь любить, заботиться. Если бы так случилось, что у нее появилась доченька, как бы она ее лелеяла и холила, и целовала бы, и тискала и жалела, а сколько бы всего рассказала. Только как же она научит ее говорить, если сама разучилась. Света не на шутку перепугалась, как будто уже всерьез собиралась учить свою дочурку говорить, а сама и слова вымолвить, не способна. Она стала усиленно массировать щеку сначала рукой, затем мышцами лица, корча и кривляясь рожицей, но сумела только добиться сильной ноющей боли, которая теперь не давала уснуть.

Она еще долго слушала бульканье и чавканье в слуховом окошке и много планов по ее истреблению, что она уже и сама была бы рада помочь им в их желании, так как оно во многом совпадало с ее хотением. Действительно, впереди зима, которую еще пережить надо суметь, когда потребуется решать проблемы не только хлебушка и водички, но и теплой одежки и обуви. Ведь у них не было запасов на годы вперед, прошлая зима сильно потрепала, поизносила, как старое пальтишко, так и не греющие уже тесные ботинки. Видно эта зима действительно может стать последней.

11

Собирался в командировку Влад под жесткое молчание жены. Разумеется, ни с кем и ни у кого по поводу этой новогодней командировки он не говорил и не просил, в тайне надеясь, что Татьяна исполнит угрозу и уедет к маме. Сколько бы проблем сразу решилось. Но все же расстаться хотелось, примирившись, и Влад пытался, прежде чем покинуть квартиру, поцеловать или, хотя бы, обнять жену. Но она резко и злобно вырвалась, так что на дорожку он получи еще небольшую порцию мата. На душе от этого не прибавилось и не убавилось оптимизма. Настроение колебалось от мерзопакостного до равнодушно-безразличного без избыточного благодушия.

Летели опять в Зайсан. И, поскольку перевал затянулся облаками, маршрут пролегал через небольшой поселок Уч-Тепе, через который в объезд перевала пробегал путь, проторенный на мотоцикле Женей. За это время, что провели они на базе, командир окончательно примирился с Женей и вновь его стал звать приличным именем. Но, чтобы еще раз доказать, какой он Реджепбай с заменой некоторых букв, Иваныч, а в командировке капитан Тимошенко вновь становился Иванычем, снизился до минимальной высоты и пронес вертолет над тропинкой, по которой Женя проехал на мотоцикле. Покручивая пальцем у виска, он высказал еще раз свое отношение к бездумному поступку.