Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

Никогда. Кроме Него! Он один был всегда и во всем и в моей душе. Можно было подумать, что Лан, любимый мой, для меня стал богом. Как и я для него, — сказал потом он.

Но странно, при всем этом все мои ощущения тысячекратно обострились до невозможного предела. Я вдруг стала отчетливо слышать голоса людей даже за стенами замка, шорох ног по паркету, голова закружилась от запаха только что внесенного гостям лимонного торта через дюжину комнат отсюда. Я слышала даже шорох гусениц-древоедов в деревянных балках замка и рисунок тихого шороха крови далеких людей.

Но более всего я ощущала Лана. Всего, каждую его клеточку. Вся и без того тренированная безумная чуткость обострилась здесь в тысячу раз. Казалось, я чувствую тоже каждой клеточкой своего тела, которая отчаянно тянется к нему: каждым атомом своей души. Каждый рецептор дышит им. Каждое мое чувство сосредоточилось на нем. Каждый звук вырос в тысячу раз, словно он был мифический великан, склонившийся надо мной.

Все было странно, зыбко, нереально. И в то же время остро и могуче реально, с острым ощущением счастья. И еще было чувство, что все происходящее похоже на то, как я рассматриваю любимое лицо — видя не отдельные черты, нос, ухо, глаз, а единое лицо; и в то же время остро, с наслаждением, впитывая каждую черточку целого.

Точно так же точно, я впитывала каждую ласку, каждый сладкий шорох его пальцев по моей коже, мягкой, шелковистой кожи груди, каждое острое наслаждение, приносимое его руками, соитием наших тел, объединением наших душ, и в то же время не ощущая его, ибо было нечто — единое целое — радость — что стало над ним. Я ощущала каждую секунду времени, и в то же время я не ощущала последовательного хода времени, последовательной смены событий, ибо душа моя сосредоточилась там, в той точке, где осталось только единое чувство, единое ощущение, единая мысль, слившая все в сладком потоке, одновременно и теплом и чистом. В той точке общего чувства, сознания, где все слилось в одно целое и исчезло над временем, ибо оно соединило все в едином потоке, оторвавшемся от телесного мира…

С того момента, как я увидела ринувшиеся мне навстречу глаза Лана, я как бы шагнула за грань обывательского мира. Все сгинуло в остром, как боль, пугающе сладком, счастье, и в то же время таком нежном, светлом и ликующем. Лан! Мир закачался вокруг нас огромными качелями, укачивающими своей ненасытной лаской.

Лан! Все мои силы, душевные и телесные, были несказуемо напряжены и сосредоточены лишь на тебе одном, и все остальное, весь такой прекрасный мир я ощущала только стороной, хотя одновременно так остро и тонко… Тебе я отдала себя. Лан! Словно на теле, на душе, на духе, кто-то начертал твое имя, вырезал как клеймо, огненными знаками. Словно тебя врезали в мое сердце, в мое тело, в мой ум. В мой дух и ты все время там, перед глазами. И когда мне было трудно, я все равно обращалась к тебе, проклиная и надеясь, что ты про это никогда не узнаешь. Это твой голос я слышала в каждом мужском голосе, в шуме ветра, в рокоте толпы. И кидалась туда, как дурочка, чтоб убедиться, что тебя нет. Ты звал меня, ты пришел, думала я… Никто мне нужен, кроме тебя, дурачок… Лан!

Но я никогда тебе этого не скажу, чтоб больше ты не сумел мне причинить такой боли… С твоими руками, с твоими глазами, распахнувшимися мне, словно снопом света и своей беззаветной любви высветившими мои глупые закоулки, с твоими губами, выпившими из моих губ мою душу, мое сердце, появилось отстраненность и безразличие ко всему на свете, кроме твоей любви, кроме единственной цели, единственного стремления. Лан! Падай мир, убивай меня на месте, обещая мне всю планету — я бы не шелохнулась из твоих рук!

Все призрачней и призрачней становилась я, все глубже погружалась в колдовской мир, все нереальней делалась и невесомей… Тело стало словно прозрачным и несуществующим; оно словно купалось в потоке любви; нежилось, как пронзает, нежит воздух солнечный лучик. Оно растаяло от любви, оно давно перестало быть телом и обрело какую-то свою, насквозь волшебную жизнь. Наконец, все стало таким нестерпимым, что казалось, сил нет этого выдержать. Выдержать ураган счастья. Кажется — еще мгновение — и я умру, счастливая. Как натянутая струнка, я балансировала, заглядывала туда, за грань жизни. Казалось, что я могла умереть в любое последующее мгновение. Но это было вовсе не страшно.

Наоборот — затягивало. Моя любовь плескалась и ликовала; я не только хранила и держала ее в безумстве страсти, не позволяя сердцу скатываться — наоборот она росла. До боли в сердце, до невозможности выдержать. Но какой либо страх отсутствовал абсолютно. Вместо него пришло чувство единения со всем миром, чистоты и прозрения. Ты вот ты, какая любовь! — подумала я. Чара была права.