Дино Динаев - Мальчишник в зоне смерти

— Сто километров в час! Сто пятьдесят! сто восемьдесят! — отсчитывал пилот показания спидометров. — Двести!

— "Борт-218" немедленно прекратить взлет! — донеслось из динамиков всего за несколько секунд до того, как торможение сделалось бы невозможным.

Командир, не сдержавшись, ругнулся. Легко сказать, прекратить взлет. Это будет даже сложнее, чем в самый разгар секса, когда вот-вот готов взорваться ниагарским водопадом, тебя берут за одно место и говорят: "Достаточно, приятель, на сегодня хватит". В случае с машиной в полсотни тонн, разогнавшейся по земле до такой скорости, что ее не смог бы догнать даже БМВ, дело еще более трудно выполнимое. Но приказ диспетчера обсуждению не подлежит. Он должен выполняться беспрекословно, все вопросы потом. Командир перевел двигатели на холостой режим, от чего те издали хватающий за душу обиженный свист и включил тормоза. Резина, раздираемая о бетонную полосу, задымила. Самолет сумел окончательно затормозить лишь в конце рулежки, замерев у самого газона. Дальше было поле.

— Что случилось, диспетчерская? — спросил пилот и получил самый странный за всю летную практику ответ.

— Возвращайтесь на исходную, примите сердце!

— Какое сердце? — не понял пилот.

— Выполняйте приказ! — не допускающим пререканий голосом проговорил диспетчер.

Подъемник уже ждал их.

— Скажи стюардессам, чтобы разбортовали люк и приняли груз! — сказал командир корабля.

— Я сам встречу! — вызвался пилот.

— Давай, только быстро! Нам надо успеть до дождя, а то ночевать останемся.

Успокаивая пассажиров и отвечая дежурной улыбкой на многочисленные вопросы, пилот прошел к люку. Не успел он открыть его, как внутрь шагнул некий седой невысокий гражданин в шляпе и плаще с небольшим чемоданчиком в руках. "Похож на старого доктора с саквояжем", — подумал пилот. Он удивил самого себя, вспомнив такое древнее слово. В свете плафонов на плаще и полях шляпы серебром полыхнули первые капли начинающегося дождя. Контраст сухого и теплого салона и той сырой вязкой темноты, откуда появился и частицу которой привнес с собой пассажир, был разительным. "Человек дождя", — еще успел подумать летчик. А еще он удивился прыти неожиданного пассажира, потому что лестница еще не успела полностью сблизиться и находилась в нескольких метрах от люка.

— Стартуем! — проговорил пассажир, довольно быстро осваиваясь.

— А где сердце? — поинтересовался пилот.

— Глупый вопрос, — констатировал Картазаев. — Здесь, — и указал себе на грудь.

Он опустился в ближайшее кресло, даже не спросив, свободно ли оно, и не замечая любопытных взглядов, бросаемых соседкой — довольно миловидной курортницей и проговорил:

— Давай, летун, поехали! Я скажу, где остановиться!

Пилот хотел возмутиться, но Картазаев будто невзначай распахнул полы плаща со скрывающимся за ним автоматом. На самом деле конечно не автоматом, в кобуре находился всего лишь пистолет-пулемет "Шторм М4". Но пилота заставил проглотить язык даже не вид оружия: на поясе Картазаева целым паровозиком пристроились несколько пейджеров и спутниковых телефонов, и на нескольких уже бились сигналы срочных вызовов, так что странный пассажир напоминал шахида, обвешанного динамитом. Пилот молча вернулся в кабину, и уже там его прорвало.

— Представляешь, там какой-то чудик обьявился, говорит, чтобы мы остановились там, где он укажет, — он засмеялся и не сразу понял, что проделывает это в неловком одиночестве.

— Знаешь, кто мне сейчас звонил? — спросил командир корабля. — Директор "Аэрофлота". Сказал, чтобы мы оказывали всяческое содействие, а иначе за забор.

Он выглядел расстроенным.

— Может, вылет не разрешат? Там дождь уже пошел. Рулежка мокрая, видимости никакой, — с надеждой проговорил пилот.

— С таким пассажиром даже на красный свет проезд разрешен.

И он угадал. Вылет разрешили, и уже через несколько минут они были в сплошной болтанке, среди беспрерывных молний и блюющих пассажиров.

Сидя в немилосердно трясущемся, словно студень самолете, Картазаев вспоминал, как два часа назад вошел в кабинет Серегина. Тот молча предложил ему сесть, и некоторое время перебирал бумаги, раскладывая их по степени важности, которую сам же и определял. Картазаев по всегдашней привычке не торопил события, хотя и ежу было бы ясно, что просто так без особых на то причин из отпуска не отзывают. А он еж был тертый. Самые шумные передряги, угрожающие национальной безопасности, в которых ему приходилось принимать участие, поначалу так и начинались — неспешно и буднично, с монотонного получения, уяснения, вдумчивого утрясания задания в тиши знакомого до колик кабинета, освещенного лампой под давно вышедшим из моды зеленым абажуром. Бешеные гонки и метание икры на дальность случались уже потом. Серегин потер выступающие скулы и неожиданно спросил: