Михаил Сухоросов: Наемник

— Ладно. Неприятных вопросов больше не будет.

Так, а я уже настолько разозлился, что меня даже его присутствие здесь не удивляет.

Я склонился в комическом поклоне:

— Ой, обрадовал! Спасибо, отец-благодетель! А теперь, может, снизойдешь, просветишь дурака…

— Не юродствуй, — строго прервал меня Дэн. — У тебя тоже ко мне возникли вопросы, так? Задавай, чтобы я знал, с чего начать.

Я проглотил водку и, жуя ломтик колбасы, беспечно предложил:

— Ладно, начни с самого худшего.

Он смерил меня тяжелым взглядом:

— Думаешь? Хорошо. Через две недели тебя убьют.

Ба-бах! Ну и приколы у него. Тут еще вопрос, кто из нас спятил, я или он? Или оба? Как хотите, но это бред. Цветной и объемный.

Я принужденно рассмеялся:

— Откуда такая точность? По законам драматургии, ты теперь должен мне сообщить, что именно тебе поручено привести приговор в исполнение, — а потом поглядел на него и осекся. Дэн не шутил.

Он протирал очки полой куртки, стараясь не смотреть на меня. Да, вид у него не блестящий: я только теперь заметил, что он осунулся, под глазами темные круги, на щеках — сероватый налет щетины, глаза как у больного пса.

А он, перехватив мой взгляд, снова стал прежним Дэном — помесью рейнджера с Великим Инквизитором:

— Это не тема для шуток. Мое дело — предупредить тебя. И, возможно, предложить вариант дальнейших действий.

— Ага. И завещание заверить. Кому это я помешал, чтоб меня убивать?

— Помешаешь, — поправил он.

— Так. И кому же?

— Помешаешь ты упоминавшемуся уже сегодня Леше Зеленому.

— Да? А как насчет колумбийской наркомафии? Им я еще не мешаю жить?

А Дэн выпрямился в кресле, точно аршин проглотив, и жестко отчеканил:

— А подставит тебя ему так же упоминавшаяся уже сегодня Лариса Карцева.

Вот это уж совсем никуда не гоже. Слишком я к Ларико хорошо отношусь, чтобы позволять бухому эпигону Дж. Бонда ее имя в своих параноидальных речах трепать.

— Слушай, ты определи какие-нибудь границы своему вранью, если хочешь, чтоб тебе верили!

Дэн оставил мой сарказм без внимания. По-прежнему глядя в стену, он тусклым, невыразительным голосом спросил:

— Ты хочешь знать, как это произойдет?

— Сгораю от нетерпения.

— Хорошо. Смотри.

И тут я УВИДЕЛ.

Все события прокрутились у меня в голове за какие-то пять-десять минут, все три дня, как одно тошнотворно-подробное воспоминание. Я видел все как бы со стороны, и в то же время ощущал на себе, до мельчайших деталей, до самых незначительных впечатлений, которые можно получить с помощью пяти чувств. И при этом знал, что все, что я вижу сейчас происходит (происходило? произойдет?) в действительности. Я видел начало этой истории, легкое приключение с налетом романтики и то, что было потом. Совершенно четко запомнилось мое тогдашнее состояние — сначала недоумение, обида, сменяющаяся отчетливым ощущением того, что меня подставили, чувство гадливости от всей этой истории. И — Страх. Тот, который каждой клеточкой чувствуешь. Ужас загнанного зверя. И ночная, животная побежка по городу — уйти, спрятаться, лечь на дно… Я узнал переулок, где меня настигли летящие фары, запомнил волну замораживающего ужаса. А потом мелькнувшее в голове коротенькое, спокойно-мертвящее «Все», глухой удар, грохот тысячи военных оркестров, внезапно оборвавшийся темнотой и тишиной. Как со стороны я видел свое тело — тряпичная кукла, плавающая в кровавой луже на асфальте, слышал сухой щелчок контрольного выстрела. И то, что когда-то было моим лицом…

И все заканчивается. Я снова в Н-ске, в своей квартире. Не осталось ни мыслей, ни эмоций, только какое-то ватное безразличие. В голове — ровное, как от трансформатора, гуденье. Как в замедленной съемке вижу, что Дэн приподнимается, берет бутылку… Странно, пальцами не хрустит… Потом с тупым удивлением смотрю на стакан в своей руке. Как он тут оказался?.. Прозрачная жидкость налита до половины. Глотаю, как воду, закашливаюсь мучительно, до головной боли, судорожно вгрызаюсь в осколок бублика.

Ч-черт, десну поцарапал… Зато, кажется, вынырнул из толщи кошмара. Нет, ерунда какая-то. Не могла Ларико… Могла.

И все же я выдавил из себя:

— Не может этого быть.

— Ты сам все видел.

— И что?

— У тебя есть две недели.

— А зачем ты мне все это показывал? — говорю негромко, скрипуче, сквозь зубы. — И зачем ты вообще пришел? Предлагаешь не ждать две недели, а скопытиться прямо сейчас? Или опять достоевская ситуация, а ля Кириллов и Петенька Верховенский? А может, и записочку посмертную надиктуешь?